Ларец
Шрифт:
– Одно хорошо, вижу, ела она что-то прежде, чем прозябнуть. Хорошую пищу ела.
– Вот уж хорошее так хорошее! – Катя покривилась. – Шоколат этот, сладкое с горечью.
– Ай, какая удача! Ты, девушка, запомни, хорошая пища, она из колдовских краев. Первое – питье чайное, его желтые люди собирают. Второе – питье кофей, что у черных людей водится. Третье – питье-еда, шоколадовые бобы, что от людей-сарацинов. Еще хорошо длинное белое сарацинское пшено, да только его-то как раз не люди-сарацины в своей пустыне собирают, а те же желтые люди. Растет сарацинское пшено по колено в воде, а иначе чахнет. Великая сила в шоколадовых бобах,
– Выходит, не впустую господа все чай дуют?
– Нет, девушка, это от ума. Вот и ты сейчас пойди завари, да вот этой травки в кипяток добавь.
Катя поднимала Нелли за плечи, а старуха поила ее с ложки чем-то горячим, терпким на языке. Кровать стояла уже на месте, и неприятные пришельцы не тревожили сна.
Поутру Нелли проснулась совсем здоровой, только со слабостью во всем теле – наподобие той, что всегда приходила после разговоров с камнями.
Умыв лицо и руки Нелли мокрой простыней, Катя принесла чай и тарелку вкусно сваренной Матреной рисовой каши. Одно лишь испортило Нелли аппетит: вместо свежих булок были нарезаны старые, уже слегка покрытые зеленоватой плесенью.
– Это что за гадость?
– Лекарка сказала тебя плесневелым хлебом кормить, чтобы жар в легкие не спустился. Слабые они у тебя.
– Что за лекарка, Катька? Откуда она взялась вчера?
– Позавчера. Цыганка это, уж больно мне не хотелось доктора-упыря звать. А цыганы вовсе близко от нас остановились, вот уж повезло, так повезло. Представь только, я вить в окошко их увидела, двоих цыганят. Бегала воду тебе переменить похолоднее, а окошко кухонное оно во двор. Смотрю, затаились пострелята у поленницы, шепчутся о чем-то. Может, обокрасть кого хотят, мне дела нету. Уж я как выскочу в чем есть! Кто, говорю, из ваших лекарит, скажете, денег дам. Ну, взяли алтын, понятно, приведем, говорят, старую Зилу. Ох и старуха, жаль, ты не видела ее толком! Ох, старуха! Столько мне порассказала всего, покуда около тебя сидели! Про барыню Трясовицу хоть бы…
– Постой! – Нелли отставила поднос и уселась в постели. – Может, мы тогда цыганятам и поручим искать Венедиктова? А то уж пятый мы день в столице, и все без толку.
Раздался стук в дверь, и почти сразу за ним в горнице появилась озадаченная вдова.
– Почта к выздоравливающему, – произнесла она превесело, но отчего-то косясь в коридор. – Только никак не хочет нехристь мне отдать, может, и по-нашему не понимает. Письмом машет да знаками указывает, мол, хочет отдать в самые руки.
– Я писем не жду, – обеспокоилась Нелли.
– Ой ли? – хмыкнула Катя.
– Ну пусть его входит.
В горницу тут же вошел слуга, облаченный в ливрею яркого цвета салатовых листьев. Наружность его была примечательна. Темное, как дубовая кора, лицо казалось совершенно плоским, широкий нос вдавливался толстыми крыльями в щеки, не узкие, но маленькие черные глаза казались косы, как у калмыка, хотя это наверное был не калмык. Отливающие синевою черные волоса выглядели жесткими, как конский хвост, в подобие которого и собирались сзади. Лба над узкими бровями почти вовсе не было. Страхолюдное это лицо решительно ничего не выражало.
Низко, в какой-то странной манере поклонившись Нелли, слуга протянул ей письмо на зеленоватой толстой бумаге.
– Кто тебя прислал и надобен ли ответ? – спросила Нелли.
Слуга не произнес ни слова, лишь прошел несколько
Даже не разглядев незнакомой печати, Нелли нетерпеливо сломала кляксу серебристого воска и развернула лист.
Послание было писано ровным, как пропись, почерком писца. В нем господин Роман Сабуров приглашался запросто бывать в любой вечер и час для дружеского препровождения времени на Аглицкой набережной, в собственном дому господина Венедиктова.
Нелли выронила бумагу, словно та могла ожечь ей руки.
– На Аглицкой набережной, – потрясенно прошептала она. – Подумай только, это был ОН, а я его не узнала.
– Кто ОН? – Катя подхватила бумагу, пытаясь увидеть смысл ускользающих от нее букв.
– Венедиктов… там, в челноке, это был Венедиктов!
– Побожись!
– Говорю тебе, это был Венедиктов.
– Так как же ты могла его узнать, вы прежде не видались.
– Он мне снился… Давно, в стогу, когда тебе подарили Роха.
– Глупости говоришь, – обиделась Катя. – Тебе не может вещих снов сниться, разве ты цыганка?
– У него были светлые волоса во сне, – лихорадочно продолжала Нелли, не слушая подруги, – совсем светлые. И светлые желтые глаза.
– Глаза? – запнулась Катя. – Глаза-то у него, положим, впрямь желтые.
– Как ты могла разглядеть?
– Да уж разглядела.
– Может, во сне был парик? – Нелли сама не понимала, для чего ей так важно, чтобы недавний незнакомец совпал приметами с тем Венедиктовым, что явился ей во сне в начале путешествия.
– Мокрые волоса всегда темнее. Свои ли, чужие – без разницы.
Нелли, сидевшая в постели, натянула перину повыше. Ей отчего-то сделалось знобко.
– Да уж, въехали в болото, как-то выедем, – мрачно кивнула Катя. – Видала, человек-то у него нехристь?
– Ты почем знаешь?
– Нюхом чую. Да и человек ли, прости господи, может, он из ящерицы такого сгоношил, как колдун Брюс горничных девок из цветов делал.
– Брюс Яков Вилимович был большой учености человек, сподвижник великого Петра, – возразила Нелли. – Папенька про него рассказывал.
– Чего ж еще твой папенька мог рассказать, – с усмешкою произнесла Катя. – А знающие люди другое говорят. Колдун он был чернокнижный. Из страны Шепландии, где одни шептуны-колдуны и живут, на острове, а соседи от них с перепугу каменной стеною отгородились.
– Такой страны нету, есть Шотландия.
– На острове?
– Ну, на острове.
– А ты говоришь, нету. Так вот что про него говорят. Упреждал он Государя Петра Алексеича, как, мол, помру, так ты меня хоронить не позволяй. А возьми стклянку с мертвой водой да побрызгай мое тело снизу вверх, а затем сверху вниз. А потом возьми стклянку с живой водой да побрызгай сверху вниз, а затем снизу вверх. И дает царю две черных стклянки. Петр их запер в шкап да еще караул приставил сторожить. Прошло время, и помер старый Брюс. Все бояре собрались похорон ждать, а царь не велит. Взял он из шкапу обе стклянки да пошел к Брюсу, а Брюс уж в гробу лежит. Побрызгал царь из первой стклянки снизу вверх да сверху вниз, и Брюс стал как живой, белый да румяный. Зачал тут царь из второй стклянки брызгать сверху вниз, а Брюс как руками-ногами начнет шевелить! Испугался царь, закричал да уронил стклянку! Возьми она и разбейся. Завыл Брюс страшным голосом, в гробу поднялся да рукой царю погрозил. Да тут же рухнул обратно в гроб и сделался мертвый.