Ласковый убийца
Шрифт:
Так все начиналось: чуть больше года назад, а теперь зловещий бизнес все больше и больше набирал обороты.
ЕФИМОВ. НАПИСАНО КАРАНДАШОМ НА ОБОРОТЕ МАШИНОПИСНЫХ ЧЕРНОВИКОВ.
А ведь я пью уже четвертый день… Боже мой, если бы вы только знали, как мне плохо! Но вряд ли с вами случалось нечто подобное – смешно даже допустить такую мысль! А вот со мною случается… И в последнее время – все чаще и чаще.
Попробую описать свое состояние – исключительно для того, чтобы расширить ваш кругозор.
В порядке, так сказать, поэтажном: голова болит. Я мог бы написать: мучительно, невыносимо, нестерпимо,
Кашель… Он донимает меня постоянно. Кашель раздирает мое несчастное горло, он надсадный и сухой: вся вода, что была во мне, перелилась в мешки под глазами и пальцы. Теперь я не могу надеть свое обручальное кольцо (которое всегда было чуть-чуть великовато) даже на мизинец, а ботинки ужасно натирают распухшие ноги, и поэтому, когда я выхожу из дома, чтобы дойти до ближайшего ларька, я не надеваю теплых носков. Оттого ли я так сильно дрожу, что не надеваю теплых носков? Наверное, все же не только от этого содрогается мой пустой, обожженный изнутри живот.
В животе сосет. Даже нет, не сосет. В животе такое ощущение, будто там сидит еще одна голова, и она все время кружится. Этакое головокружение в животе. (По-моему, это не моя метафора. Но она очень точная, не буду искать другую.) Простите за еще одну подробность, но уже три дня у меня не было стула: а все потому, что я ничего не ем; попробуйте запихнуть в себя хоть что-нибудь, если вас постоянно тошнит. А водку я не закусываю, запиваю водой – обыкновенной, хлорированной, из-под крана.
Теперь про ноги. Нет, сначала – про то, что между ними: вы же все-таки не юная девица, разрешите быть с вами откровенным. А я не могу себе позволить быть неполным и неточным в угоду каким-то идиотским приличиям.
Раньше я всегда просыпался с Эрекцией. И даже тогда, когда я засыпал, совершенно измученный самыми сладкими мучениями, которые только можно себе представить, и утомленный самыми приятными томлениями, какие только можно себе вообразить, то есть засыпал после счастливой, прекрасной ночи, проведенной с прекрасной, счастливой, любящей и любимой женщиной, после того, как тугими струями белого огня, извергнутыми из своих чресл, я завершал и подкреплял, подводил итог извержениям словесным, которые то потоком, то по капельке, то шепотом, то стоном я вливал в улитковый завиток самого изящного в мире ушка, окруженного разлетающимися от моего горячего прерывистого дыхания прядями темно-русых волос, даже тогда я просыпался с Эрекцией. (Пишу с большой буквы, во-первых, потому, что питаю к ней глубочайшее уважение, а, во-вторых, потому, что она действительно была велика.)
А теперь? Я уже не ощущаю приятной тяжести между ног, там болтается нечто вроде пустого кисета. Там пусто… И это не просто физиология, это уже некий символ. Вот чего я по-настоящему боюсь – собственной несостоятельности. Во всем…
Боюсь так сильно, что подкашиваются ноги. Хотя, вполне возможно, ноги подкашиваются еще и оттого, что я три дня ничего не ел, и оттого, что отравленный алкоголем мозг дает мышцам неверные команды, а, может, еще по какой-либо причине… Нам ли с вами не знать, что на одну и ту же вещь могут существовать разные взгляды, что на одно и то же событие есть несколько точек зрения, что одинаковые следствия могут быть вызваны множеством различных причин?.. В этом, если хотите, наша общая задача – искать (и найти) оборотную сторону предмета, посмотреть на него так, как никто прежде не смотрел, увидеть то, что еще никто не видел; понять, осознать и затем передать свое восприятие.
Ни на кого не похожее, личное осмысление одинаковой для всех действительности – это еще не искусство. Но уже предпосылка к искусству; если угодно, прелюдия к нему…
"КРОВАВОЕ ЗОЛОТО". НАПЕЧАТАНО НА МАШИНКЕ. ПРОДОЛЖЕНИЕ.
– Зачем я вам понадобился? – довольно резко спросил Топорков – он не считал нужным скрывать от Степанова свое неприязненное отношение.
– Валерий Иванович… Извините, Стреляный! Вы не могли бы прямо сейчас приехать в министерство, на Житную? Министр хочет лично поговорить с Вами.
– Лично? – недоверчиво переспросил Топорков. – А почему же тогда Тотошин сам не позвонил? Или он уже забыл, как это делается?
На другом конце провода повисло напряженное молчание; спустя какое-то время раздалось обиженное сопение – видимо, Тотошин все слышал, сняв трубку параллельного аппарата.
– Здравствуйте, Валерий Иванович! Это Тотошин.
Топорков подобрался и даже вытянулся по стойке "смирно": несмотря на неоднозначность фигуры министра внутренних дел, Стреляный относился к нему с большим уважением – министр был человеком слова.
– Здравствуйте, Владимир Сергеевич! Простите мне мой выпад – я был неправ.
– Ерунда, – отрезал министр, – сам виноват: уж такому человеку, как вы, мог бы позвонить лично – в стране только один Валерий Топорков. А министров пруд пруди. Спасибо, что поставили на место: с этой прорвой бумажной работы на многое начинаешь смотреть по-другому, утрачиваешь понятие об истинных ценностях. Но перейдем к делу – оно не терпит отлагательств. Я прошу Вас сейчас же приехать в министерство: я бы приехал сам, но боюсь, что моя охрана разбудит всех Ваших соседей, – Тотошин засмеялся.
– Конечно, – заверил его Топорков, – я уже выезжаю. Минут через пятнадцать буду у вас. Скажите парковщикам, чтобы не брали с меня денег за стоянку – я же все-таки по государственному делу.
Тотошин снова засмеялся – он оценил шутку Стреляного.
– Не волнуйтесь, Валерий Иванович! Мы Вас в обиду не дадим. К тому же поздно уже, все парковщики спят крепким сном. Они, конечно, вампиры, кровососы, но дневные, и режим соблюдают строго. Так что приезжайте без опаски – никто с Вас денег брать не будет.