Ласковый убийца

Сафонов Дмитрий Геннадьевич

С Надей вышло совсем по-другому: она была настолько пластична, что заполняла собой все пространство, не занятое Ремизовым. Между ними не было никакого зазора, они абсолютно плотно прилегали друг к другу. Надя с готовностью принимала любые формы: так, что Ремизов не чувствовал противодействия – напротив, она словно бы являлась его продолжением. Не отражением – ни в коем случае! – потому что отражение надоедает в первую очередь, но продолжением – тела, мыслей, чувств.

Казалось, что у нее нет углов, и как бы Ремизов ни пытался утвердиться – почти в буквальном смысле этого слова, она все обращала в мягкость

и нежность.

К этому быстро привыкаешь – каждый, кому посчастливилось знать такую женщину, охотно с этим согласится.

Привыкаешь, словно к удобной разношенной обуви: пока она есть, даже не задумываешься, что может быть как-то иначе; но стоит ей исчезнуть – и все, пропал!

Вот так и с Надей.

* * *

Очень скоро Ремизов ей… приелся, что ли. Он выбрал амплуа героя, и в этом заключалась его ошибка: невозможно постоянно быть героем – без перерывов на сон и на обед. Повседневное геройство – одна из форм занудства.

Это все равно что каждый день дарить женщине цветы: сегодня – "ах, ах, какие красивые!", завтра – "зачем же было тратиться?! но все равно приятно!", послезавтра – "право же, ни к чему… еще предыдущие не завяли…" и так далее. А что будет через год? "Боже мой, ведь еще припрется этот идиот со своими лютиками! Куда их ставить – ума не приложу! Лучше бы он на те деньги, что потратил, купил холодильник и стиральную машину в придачу! Или сделал бы себе пластическую операцию, а заодно уж и зубы приличные вставил!"

Одним словом, изменять можно всем, кроме чувства меры: мало того, что это бессмысленное, так еще и очень опасное занятие.

* * *

Они стали реже встречаться. А потом еще реже. И тогда Ремизов начал помаленьку понимать, что же на самом деле является для него ценным, а что – нет. И что слава "самого скандального" журналиста не стоит ничего, а работа хороша только тем, что позволяет на какое-то время отвлечься и не думать о… А как о ней не думать?

"Надо влюбиться. Найти другую женщину", – решил он. Казалось бы, чего проще? Ан нет. У других была масса достоинств, а недостаток – только один: они были другими. Все вместе и каждая по-своему. Но другими.

Как человек пунктуальный, методичный и склонный к сугубо рациональному мышлению, Ремизов много времени проводил в раздумьях, стараясь понять: что же он больше всего любит в Наде? И понял: запах.

Запах – вот что мы любим в женщине крепче всего. Не больше всего и не сильнее всего, но крепче. Движения, походка, жесты – это первые сигналы, которые воспринимает мужчина. Еще издалека. Глаза, голос, вздымающаяся грудь – это уже вторые сигналы. Чтобы их заметить, нужно подойти поближе.

Но этого мало, чтобы понять, твоя это женщина или нет. Нужен запах. Надо подойти осторожно сзади и ощутить ее запах: там, где шея, там, где густые волосы струятся по плечам, там, где волны обтягивающего воздуха, разрываясь, выплескиваются через вырез в платье, принося с собой запах разгоряченного тела. И сразу станет понятно – то ли ты будешь весело смеяться, глупо шутить и щипать ее за икры, а назавтра и не вспомнишь, как зовут, то ли ты навсегда при одном лишь виде ее обречен дрожать, бледнеть, заикаться, катастрофически глупеть и бояться, что самый мимолетный взгляд, самое пустяковое

слово и малейшее ее движение может быть обращено не к тебе, а к другому. Боже, какая мука: хочешь впитать ее всю, до последней капли, а она улыбается какому-то козлу!

* * *

Суббота. Близилось время обеда. Скука утекала, уступая место тяжелой тоске.

Между ними не было разрыва как такового: просто он стал ей неинтересен. Перенести это гораздо тяжелее, чем откровенный скандал. Разрыв подразумевает несогласие во взглядах – ну, поссорились два человека, что ж тут такого? По крайней мере, всегда остается надежда, что ты был прав.

А потеря интереса означает смерть еще при жизни. То есть вроде бы живой: ходишь, дышишь, что-то говоришь, но на самом деле тебя словно бы и нет: умер. В том космосе, который называется "другой человек", для тебя больше нет места.

Ремизов вспомнил один эпизод: смешной и в то же время показательный. Дело было… примерно полгода назад. К тому времени, надо признаться честно, Ремизов уже перестал интересовать Надю. Она каждый раз находила какие-то отговорки, в мягкой форме, но твердо отвергая все его предложения. Выглядело это примерно так: он звонил ей на работу, караулил у входа, бродил рядом с домом, рискуя быть замеченным Алексеем Борисовичем, – словом, искал встречи. Иногда ему везло: тогда он хватал ее за руки и просительно заглядывал в глаза: "Давай, пойдем куда-нибудь… Пойдем ко мне… Пойдем куда захочешь. А?"

Но Надя неизменно улыбалась и отвечала, что как раз сегодня она не может: день рождения у подруги, или с мужем собрались в театр, или срочно нужно написать материал и так далее. Ремизов начинал сердиться и упрекать ее: "Ты никогда не можешь! Когда бы я ни пришел, ты никогда не можешь! Ты больше не любишь меня?!", а Надя снова улыбалась: "Ну, зачем ты обобщаешь? Просто сегодня – я не могу. Рада бы, но не могу. Давай в другой раз." Быстро целовала его в щеку и убегала. Иногда, впрочем, разрешала подвезти ее до дома. И тогда у Ремизова появлялась возможность поговорить с ней – хоть немного.

В тот день Надя была чем-то расстроена. Ремизов пытался узнать, чем, но она не хотела объяснять. Тогда он робко спросил: "В "Пушкинском" показывают новый фильм. Может быть, сходим?" и, заранее предвидя ее ответ, добавил: "Не обязательно сегодня. Давай в любой день, когда ты будешь свободна. Там Брюс Виллис в главной роли. Тебе ведь нравится Брюс Виллис? Помнишь, какой он классный в "Крепком орешке"?"

Надя усмехнулась: "Конечно, Брюс Виллис – отличный мужчина. Но как раз в "Крепком орешке" мне он совсем не нравится. Весь фильм бегает в этой плебейской майке…". Она покачала головой.

Ремизов опешил. Дело в том, что сам он всегда носил майку – привычка.

Но ведь и Надя об этом прекрасно знала. Или, может быть, уже забыла?

"Ну почему же плебейской?" – робко поинтересовался он.

Надя вздохнула с досадой и слегка скосила в его сторону лукавые глаза: "Ну как почему? Андрей! Ты видел хотя бы одного аристократа в майке?"

Что можно ответить на такой вопрос? Да стоит ли вообще отвечать? Где ему, здоровому и здравомыслящему мужчине, правильному и незатейливому, спорить с женщиной, сотканной из парадоксов – маленькой, хрупкой и чертовски обаятельной?