Лава
Шрифт:
– Ну, что встали, как истуканы?
Офицер пихнул меня в спину.
– Не в гости приехали! Чувствуйте себя, как дома!
– и он криво усмехнулся своей глупой шутке.
– Этому человеку нужна медицинская помощь. Он ранен!
Я указал на парня, которого мы с Рэдом поддерживали с двух сторон.
– Помощь, говоришь, медицинская?
– Губы офицера скривились еще больше.
– Ну что ж, я помогу ему сам!
Он выхватил из кобуры пистолет и в упор выстрелил в голову раненому парню. Тот, как подкошенный упал на землю, забрызгав меня кровью и увлекая за собой. Я едва удержался на ногах. Увидел, как Рэд с кулаками бросился на офицера, но его тут же остановили жестоким ударом
– Ах вы, сволочи!
Я кинулся на солдат, но получил такой сильный удар в лицо, что сразу же оказался распростертым на земле, задыхаясь от ярости и пыли.
– Конвой!
– истошно заорал взбешенный офицер.
– Всех внутрь! Живо!
Пинками нас подняли с земли, и вместе с остальными погнали прикладами сквозь узкий проход перегороженный решетчатыми воротами, над которыми висело синее полотнище с небрежной надписью белой краской: "Работа делает свободным". Рядом с воротами была установлена смотровая вышка с вооруженным часовым. Я плелся вслед за Рэдом, отирая с лица струившуюся кровь, и оглядываясь на оставшегося лежать в пыли на солнцепеке убитого парня.
За валом оказалось несколько десятков длинных зданий с плоскими крышами и зарешеченными окнами, стоявших по обе стороны котловины. Сама котловина тоже была разделена надвое проволочным забором. Люди самого разного возраста, такие же заключенные, как теперь и мы, сидели прямо на земле под палящим солнцем. Больше всего меня поразило то, что в лагере были и женщины-заключенные. Им отводилась специальная половина котловины, отделенная колючим забором и рвом.
Я посмотрел на низкое ярко-синее небо. Полоса лохматых грязно-розовых облаков поднималась от горизонта с юга, пересекала небесный свод через зенит, и таяла в безмерной высоте, обрываясь на полпути к северному горизонту. Красный шар солнца плыл среди облаков, обрушивая на головы людей палящий жар. Душное марево, поднимавшееся со дна котловины, делало и без того безрадостное положение людей просто невыносимым. Все это напомнило мне нацистские концлагеря, виденные мною еще в школе, на уроках истории в старых кинохрониках. Смерть и безысходность реяли над этим лагерем, разделенным столетиями истории и парсеками расстояния от тех лагерей, вошедших позорной страницей в историю Земли. Но от этого его ужасающая суть не теряла своей страшной силы.
Странно, но мной овладела какая-то апатия и безразличие к собственной судьбе, едва я переступил порог этого лагеря смерти. Искры борьбы едва-едва вспыхивали в сознании, готовые угаснуть насовсем. И только одно чувство не давало мне покоя - жажда мести! Может быть, только эта неуемная жажда отмщения за смерть Юли не давала мне потерять всякий интерес к жизни.
* * *
– Максим!.. Максим!..
Кто-то настойчиво звал меня хриплым голосом. Я лежал на боку, стараясь укрыться руками от палящего солнца, и забыться тяжелым беспробудным сном. Голова, словно высохший на жаре плод, трещала от малейшего шума.
– Максим!
– снова позвал настойчивый голос, и я с неохотой повернулся на спину, щурясь от слепящего солнца.
Это был Тандо Куросава - тот самый пожилой мужчина, с которым меня везли в этот лагерь три месяца назад. Он сидел на четвереньках, по-собачьи прижимаясь к земле, и смотрел на меня болезненно блестевшими, преданными глазами. Сейчас он выглядел еще более жалко, чем во время нашего первого знакомства. В прошлом школьный учитель и образованный человек, в изодранной одежде, не мытый и не бритый, он являл собой плачевное зрелище... Впрочем, так же сейчас выглядел и я сам, и все, кто был здесь долгие месяцы заточения.
– Максим!
– снова тихо позвал Куросава, и глаза его заблестели еще сильнее.
– Какой сегодня день?
– сонно спросил я, давно потеряв счет времени на этом солнцепеке.
– Среда, - охотно ответил Куросава, подползая ко мне ближе.
– А число?
– Не знаю, - пожилой смущенно замотал головой и облизал пересохшие губы.
– Зачем тебе?.. Ты хочешь пить?
– Вы шутите?
Я пристально посмотрел в его загоревшиеся надеждой глаза, и уже собирался отвернуться, но Куросава настойчиво затряс меня за плечо.
– Вовсе нет! Вовсе нет!
– быстро затараторил он.
– Я знаю, где можно достать воды! Прямо сейчас!
– Не говорите ерунды, Тандо!
Я поудобнее улегся на бок, накрываясь с головой дырявой курткой. Воду в лагере давали только с наступлением темноты - мутную и соленую на вкус. Но и такой здесь были рады. Держать людей сутками на палящем солнце, не давая им ни воды, ни еды, не позволять им даже вставать с земли, кишащей всяческими ползучими гадами, без особого приказа - все это было здесь правилом, одним из многих издевательств, с помощью которых из людей вытравливали все человеческое, всякое стремление к свободомыслию. Тех, кто выдерживал все испытания, через два-три месяца заставляли работать: под охраной выводили из лагеря на постройку нового заградительного вала. Люди в ручную насыпали землю, рыли глубокий котлован для нового лагеря смерти неподалеку от нашего. Заключенные прибывали в лагерь ежедневно. Кто-то не выдерживал и умирал на этой стройке. Вообще, люди здесь умирали сотнями, почти каждый день. Это не считалось чем-то особенным. Никто не скорбел по усопшим. Их трупы просто сваливали в фургон, и вывозили из лагеря в неизвестном направлении.
– Максим! Не спи! Нельзя спать!
– затормошил меня Куросава, но я отмахнулся от него, как от назойливого насекомого.
– Я знаю, где взять воды прямо сейчас! Слышишь?
– настойчиво повторил он мне на самое ухо.
Превозмогая тупую сонливость, я приподнялся на локте, глядя в его мутные грязно-коричневые глаза. На его небритом опухшем лице отразилась радость. Неужели он действительно знает, где взять воду? Я внимательно разглядывал его сквозь полу прикрытые веки. Во что превратился этот чело-век - грязное, жалкое, забитое животное! Я, наверное, тоже стану таким, осталось совсем немного... Нет! Никогда! Я сильнее этого!
– Ну, хорошо, говорите!
Вместо ответа Куросава указал глазами куда-то в сторону, где был колючий сетчатый забор, отделявший нашу половину лагеря от женской половины. Я посмотрел в указанном направлении, но ничего, кроме душных испарений сточной канавы, не увидел. Снова взглянул на Куросаву.
– Что там?
– Там вода!
– тихо и восторженно прошептал он, и в подтверждение своих слов затряс головой.
Я снова посмотрел в сторону сточной канавы, и теперь действительно разглядел там узенький ручеек мутной воды, сочившийся из земли и стекавший на дно канавы. Вид этого ручейка заставил меня почувствовать, как на самом деле сильно я хочу пить. Но я тут же оставил всякую надежду утолить свою жажду.
– Ничего не выйдет, - повернулся я к Куросаве.
– Часовой!
– Получится, получится!
– поспешно заговорил он.
– Часовой ничего не заметит!
Я покосился в сторону смотровой вышки. Солдат, сидевший там, действительно ничего не мог увидеть, - он спал в обнимку со своим автоматом, разморенный на жарком солнце.
– А где Рэд?
Я повернулся к Куросаве.
– Он здесь, здесь рядом!
Слегка приподнявшись на локте, я увидел Рэда, лежавшего недалеко от нас. Мы обменялись с ним несколькими безмолвными жестами, и он сразу же понял, что я хочу сделать. Глаза его тоже загорелись надеждой.