Лавина (сборник)
Шрифт:
Есть такое вьражение — «через силу». Это, наверное, когда сила тянет в одну сторону, а ты идешь в другую.
Я вхожу в комнату. Не раздеваясь, в плаще и косынке сажусь на тахту.
Борька опускает газету, глядит на меня.
— Ты чего?
— Ничего.
Как неэкономно устроена жизнь. Даже старые, изношенные платья не выбрасывают, а рвут на тряпки и используют в хозяйстве. А такая редкость, как любовь, если она не нужна тому, на кого направлена, то она вообще никому не нужна. Никому
— Перестань курить. Мне душно.
— А куда я пойду курить? — Борька несколько раз сильно затягивается, потом винтообразным движением тушит папиросу в пепельнице. Вокруг него зыбким голубым туманом плывет дым.
— Открой окно, — прошу я.
— Мне будет холодно спине.
— Эгоист! — Я чувствую, как от слез тяжело и неудобно глазам. — Ну почему вы все такие эгоисты?
— Это ты меня на «вы» называешь? — уточняет Борька.
В этот момент на кухне раздается грохот, будто выстрелили из ружья. Исходя из прошлого опыта, догадываюсь, что это с плиты свалилась сковорода. Она свалилась на бутылки из-под кефира, которые стоят возле плиты.
— Знаешь что, ты или бутылки убирай, или сковороду клади в другое место. Обратно у тебя все летит.
Борька любит слово «обратно»: у меня «обратно порвались носки» или «ты обратно все делаешь наоборот».
Ночью я еду в Ленинград. Деньги мне дала Татьяна, причем довольно быстро, не выясняя смысла жизни.
— Спасибо, — сказала я.
— Пожалуйста, — ответила Татьяна.
Так и бывает в жизни, когда человек выручает человека. «Спасибо», говорит один. «Пожалуйста», — отвечает другой.
Я еду в свой город на чужую свадьбу, везу в подарок дымчатые очки, каких не достанешь. Сейчас, правда, осень, очки не нужны. Но ведь будет другое лето.
Рубль шестьдесят — не деньги
Возле метро «Новые Черемушки» в ларьке продавались шапки-невидимки. Шапки были бежевые с помпончиком на макушке, походили на лыжные. Их никто не брал.
Я стою в шапке-невидимке, стиснутый со всех сторон, и чувствую плечи своих современников.
Возле меня в минусовом расстоянии стоит деревенская женщина в шали и плюшевой жакетке. На шее у нее, как олимпийский венок, висит гирлянда сушек.
— Мать, — обиженно говорит кто-то за моей спиной, — встала, как памятник. Подвинься немножко!
Я включен, и там, где я стою, пустое место. Бабка двигается в эту пустоту, но она заполнена мной.
— Куда я подвинусь-то? — огрызается бабка. Она так оглушена городом, цивилизацией и своими узлами, что ничему уже не удивляется.
— У, деревня… — сердится человек за спиной.
Можно бы повернуться и двумя пальцами взять горожанина за нос, за самый кончик, чтобы умел расставлять в жизни акценты. Но, с другой стороны, стоит ли хватать за нос человека, который не умеет расставлять акценты и, видимо, сам страдает от этого? Ему от этого еще Хуже.
Я прохожу мимо вахтера без пропуска и направляюсь в свой корпус.
Институт у нас большой — целый город. Руководит институтом Копылов, лауреат трех Государственных и двух Ленинских премий.
Копылов — гений. Ему ничего не стоит выдумать новый самолет и открыть новый закон. При этом он не кричит «эврика», как Архимед, а просто откидывается на спинку рабочего кресла и делает пружинящие разводы руками в стороны.
Я завидую Копылову, как Сальери Моцарту.
Завидую потому, что он — гений, а я просто способный человек. Я, может быть, могу выдумать самолет, но на это уйдет много времени. Потому что я буду отвлекаться. А Копылов ни на что не отвлекается. Все остальное ему неинтересно. Но это не значит, что он растерянный и близорукий, как описывают ученых в литературе, роняет на ходу стулья и ходит в разных ботинках. Копылов точен. Никогда и никуда не опаздывает. У него потрясающие запонки с рубинами и модная стрижка.
Иногда я встречаю его и здороваюсь, а он отвечает и идет дальше. Я остановился возле ларька, повертел в руках шапку и спросил у продавщицы:
— А почему никто не покупает?
— Вигоневая, — равнодушно объяснила продавщица.
Я пощупал шапку: она действительно была не шерстяная и, видимо, холодная.
— Ну, будете брать? — высокомерно спросила продавщица. Она была молодая, с высокой прической и держала ее на голове гордо, как олени держат рога.
— А сколько стоит? — виновато спросил я.
— Рубль шестьдесят, — сказала продавщица. — Деньги, что ли? Больше пропьете, и толку чуть. А тут все-таки шапка…
Рубль шестьдесят — не деньги. А все-таки шапка…
— Заверните, — попросил я.
— Вам какую?
— Все равно. Можно эту…
Продавщица взяла шапку, на которую я указал, надела ее себе на голову и — пропала.
Я растерялся. Вообще меня удивить очень трудно, почти невозможно. Я тонко чувствую корни жизни, все могу понять и объяснить. Но здесь я ничего не мог понять.
Продавщица тем временем сняла с головы шапку и снова возникла.
— Включает? — равнодушно спросила она. Ей было все равно, каким товаром торговать.
— Не понимаю, — сознался я. Удивление и растерянность еще не осели во мне.
— Я пропадала или не пропадала? — уточнила продавщица.
— Пропадала.
— Значит, включает, — успокоилась продавщица. — А то, знаете, щас холодно, шапки портятся, которые вовсе не включают, а которые наполовину… Вам завернуть?