Лавка богов
Шрифт:
– А вторая половина будет молчать от дикой зависти, сидя в своих норах, – в тон добавила девушка.
Ее дыхание вдруг обожгло Абрама. Он еле сдержался, чтобы не упасть прямо в дорожную пыль к ногам Сарах прямо на глазах у редких прохожих…
– Видел бы ты глаза того козопаса, когда он увидел, как мы целуемся, – краснея от смущения, сказала Сарах, – они у него чуть ли не повылазили из орбит.
– Я ничего не видел, – только произнес Абрам, которому до сих пор было тяжело подавить возбуждение, вызванное поцелуем девушки. До сих пор он не испытывал
Когда Абрам и Сарах вошли в город, ночной сумрак покрыл сонным одеялом его дома и улицы.
– Гнев моей матери будет весьма силен, – сокрушенно сказала девушка, когда они подошли к перекрестку, где им надлежало расстаться, – я еще никогда не вела себя столь безответственно по отношению к ней.
– Я приведу самолично тебя к ней и постараюсь смягчить ситуацию, – заверил Абрам девушку, сам удивляясь собственной смелости. Он даже и на четверть не представлял, что именно скажет матери Сарах, совершенно ему незнакомой женщине, и как вообще посмеет переступить порог ее дома. Но дурман от близкого присутствия Сарах продолжал действовать на его рассудок, внушая ему странные побуждения.
Даже тогда, когда Сарах открыла скрипучую дверь лачуги, где они ютились с матерью и пригласила его войти, Абрам не почувствовал ни капли смущения.
– Ты ведешь себя как какая-то блудная девка, – услышал Абрам скрипучий голос лежащей в потемках женщины, – соседка мне уже успела рассказать, что видела тебя сегодня в обществе какого-то ухажера. Неужели ты настолько опустилась, что решилась поднять подол своего нищенского платья перед первым встречным кобелем?
– Я не осквернила себя, мама… – обиженно буркнула Сарах, в темноте сжав руку Абрама, и стараясь нащупать лучину, чтобы зажечь свет.
– Я не о скверне толкую тебе, глупая ты девченка, – раздраженно перебила дочь мать, – что будет делать, если ты понесешь от своего блуда?
– Я ни с кем не блудила, – стараясь быть спокойной, ответила Сарах, – Абрам привел меня домой, чтобы убедиться в том, что со мной ничего не случиться.
– Что с тобой может случиться, кому ты нужна… – женщина осеклась, затем уже более мягким тоном спросила, – ты что привела гостя в эту жалкую лачугу. Мало тебе позора на мою седую голову, дрянная ты девка?
– Почитаю за честь быть в этом доме, – выдавил из себя наконец Абрам, – не вижу ничего зазорного в нищете, поскольку и сам только недавно жил в лачуге.
Наконец, в беспросветном мраке загорелась лучина, осветив убогую обстановку жилища. Пожилая женщина лежала в дальнем самом темном углу хижины, укрытая плохо выделанными шкурами на охапке свежей соломы. Ее исхудалое лицо бледным пятном выделялось в полумраке, и было похоже на лик бестелесого призрака. Взгляд воспаленных болезнью глаз женщины будто бы бесцельно блуждали по комнате. Однако, когда лежащая увидела гостя, задержалась на нем, затем закрыла глаза и застонала. Сарах бросилась к матери:
– Тебе плохо, мама? Что я могу сделать?
Но женщина только раздраженно отмахнулась от дочери.
– Сколько ты будешь задавать мне один и тот же вопрос? – спросила она, продолжая держать глаза закрытыми, от чего ее и без того сморщенное уже тронутое старостью лицо, покрылось еще более густой сетью морщин, – неужели я тебе не долбила последние полгода, что мне уже ничего не поможет. Я уже смирилась с этим, хотя боги знают, как тяжело мне далось это смирение. Не омрачай моих последних дней в этом мире. И боги будут благоволить к тебе всю твою жизнь. Ты услышала меня?
Сарах молча кивнула, и Абрам, не смотря на скудное освещение, увидел, как девушка, глядя на мать беззвучно плачет. Он уже знал, что мать не разрешала дочери плакать в своем присутствии. Но теперь Сарах не выдержала. Она позволила себе такую слабость в присутствии матери, пользуясь тем, что та не смотрит на нее.
Однако, спустя какое-то время, женщина все же открыла глаза и посмотрела на Абрама. На этот раз ее взгляд осмыслен и даже, как показалось Абраму, жесток и колюч.
– Подойди ко мне, – приказала она, и Абрам не посмел ослушаться. Он сделал несколько нерешительных шагов к постели больной и остановился.
– Не бойся меня, я не укушу тебя, даже если бы и очень хотела, – на сероватых тонких губах женщины появилось жалкое подобие улыбки, – видишь – слаба стала. Подойди же ближе, я хочу получше рассмотреть твое лицо. Боги свидетели – где-то я его уже видела!
Абрам сделал еще шаг.
– Не удивительно, мы с отцом жили в этой части города достаточно долго, пока… – Абрам вдруг остановился, пораженный сменившимся выражением лица женщины. Она смотрела на него во все глаза и что-то шептала так тихо, что ни Абрам, ни Сарах не могли различить слов.
– Как тебя зовут, юноша? – неожиданно осипшим голосом спросила она.
– Абрам мое имя, я сын Тераха, – едва справляясь с волнением ответил Абрам, – он уже жалел, что переступил порог этой хижины. Ему совсем не улыбалось разговаривать с полусумасшедшей старухой, даже, если ею была мать Сарах.
Женщина довольно долго молчала, не сводя немигающего взгляда с Абрама.
«Она верно ума лишилась, – с горечью подумал Абрам, – бедная Серах – жить с юродивой матерью и наблюдать каждый день за ее медленной смертью».
– Ты очень похож на своего отца, – произнесла своим обычным голосов женщина и тяжело вздохнув, отвернулась.
– Ты знаешь моего отца? – удивился Абрам.
– Я всегда знала о твоей способности вляпываться во всякие переделки, – уже не обращая внимания на гостя, сказала женщина, обращаясь к дочери, – но, даже никогда и подумать не могла, что среди всех кобелей славного города Ура ты выберешь собственного брата.
Услышав это, Сарах вскочила и, вероятно, очень больно ударилась затылком о потолочную перекладину. Абрам застыл в изумлении, переводя непонимающий взгляд с матери на дочь, негласно вопрошая: «Что значит сказанное? Шутка, или у твоей матери старческий маразм?». Но по всему было видно, что больная женщина не собиралась шутить.