Лайла. Исследование морали

Пирсиг Роберт М.

Внезапно, на глазах викторианцев, стала создаваться целая новая социальная каста, каста интеллектуальных браминов над их собственной военной и экономической кастой. Эти новые брамины смотрели на них свысока и посредством политического господства в демократической партии стали теснить их. Социальный снобизм стал вытесняться интеллектуальным снобизмом. Мозговые тресты, мыслительные пулы, академические фонды расплодились по всей стране. Появилась шутка, что знаменитую книгу Торнстена Веблена, излагавшую известные интеллектуальные нападки на викторианское общество, «Теория праздного класса» следует подновить и назвать «Праздность класса теоретиков». Появился новый социальный

класс: класс теоретиков, который явно ставил себя выше тех социальных кругов, которые господствовали прежде.

Интеллектуальность, раньше бывшая уважаемой служанкой викторианского общества, стала хозяйкой общества, и интеллектуалы дали ясно понять, что по их мнению новый порядок — наилучший для страны. Подобно тому, как индейцев заменили пионеры. Для индейцев это обернулось очень скверно, но это было неизбежной формой прогресса. Общество на основе научной истины обязано быть выше общества на основе слепой бездумной социальной традиции. По мере того, как общество улучшится на основе нового научного современного мировоззрения, прежняя викторианская ненавистьк нему пропадёт и забудется.

Итак, от понятия, что общество — высшее достижение человечества, двадцатый век перешёл к понятию, что лучшим достижением человечества является интеллект. В научном мире всё расцветало. Резко увеличивалось число поступающих в вузы. Научная степень стала приобретать статус высшего социального символа. На образование деньги потекли невиданным доселе потоком. Новые академические области с захватывающей скоростью стали распространяться на неслыханные ранее отрасли, и среди наиболее быстро расширяющихся была одна, которая больше всего интересовала Федра: антропология.

Теперь Метафизика Качества прошла громадный путь от времени его лихорадочного увлечения ею в горах Монтаны. Он заметил, что в первые десятилетия нашего века неприступная олимпийская «объективность» антропологии обзавелась некими весьма пристрастными собственными культурными корнями. Она стала политическим орудием, которым можно было разгромить викторианцев и их систему социальных ценностей. Он задумался, есть ли ещё такая отрасль в академической науке, где бы так ясно обозначился разрыв между интеллектуалами викторианцев и учеными двадцатого века.

Была пропасть между викторианскими эволюционистами и релятивистами двадцатого века. Такие викторианцы как Морган, Тайлор и Спенсер полагали, что все примитивные общества представляют собой ранние формы самого «Общества» и стремятся «дорасти» до полной «цивилизации», такой как в викторианской Англии. Релятивисты вслед за «исторической реконструкцией» Боаза утверждали, что нет эмпирических научных свидетельств стремления всех примитивных обществ к некоему «Обществу».

Релятивисты культурологи считали ненаучным истолкование ценностей культуры В посредством ценностей культуры А. Неправильно будет, если антрополог, занимающийся австралийскими бушменами, приедет в Нью-Йорк и посчитает живущих там людей отсталыми и примитивными потому, что почти никто их них не может правильно бросать бумеранг. Так же неверно, если нью-йоркский антрополог приедет в Австралию и посчитает бушмена отсталым и примитивным, так как тот не умеет ни читать, ни писать. Культуры — уникальные исторические структуры, содержащие свои собственные ценности, о которых нельзя судить исходя из ценностей других культур. Релятивисты культурологи при поддержке доктрин научного эмпиризма Боаза смели почти чтонапрочь веру в старых викторианских эволюционистов и придали антропологии ту форму, которую она имеет теперь.

Эта победа всегда представляется как победа научной объективности над ненаучными предрассудками, но Метафизика Качества гласит, что тут затронуты более глубокие вопросы. Громадные тиражи книг Руфи Бенедикт «Структуры культуры» и Маргарет Мид «Взросление в Самоа»

указывают на кое-что ещё. Когда книга о социальных обычаях на островах Южных морей вдруг становится бестселлером, то начинаешь понимать, что в этом кроется нечто большее, чем просто академический интерес к обычаям жителей тихоокеанских островов. Что-то в этой книге «задело за живое» и вызвало такой широкий интерес общественности. Этой «живинкой» в данном случае и стал конфликт между обществом и интеллектом.

Эти книги по праву являются антропологическими документами, но они также являются политическими трактатами в новом сдвиге от социального к интеллектуальному господству, основная мысль которого сводится к следующему: «Если мы по научному установили, что у самоанцев свободный секс, и это вроде бы никому не вредит, значит доказано, что его можно практиковать и здесь не причиняя никому вреда. Нам нужно воспользоваться собственным интеллектом и выяснить, что верно и что неверно, а не просто слепо следовать нашим же прошлым обычаям». Новый культурный релятивизм стал популярным, так как он является жестоким орудием для установления господства интеллекта над обществом. Интеллект теперь может выносить суждения по всем формам социальных обычаев, включая викторианские обычаи, а общество уже не может больше судить об интеллекте. Таким образом интеллект явно занимает место за рулём машины.

Когда спрашивали: «Если ни одна культура, включая викторианскую, не может дать ответа, что правильно и что неправильно, то как же нам тогда узнать, что такое хорошо и что нехорошо?» — обычно следовал ответ: «Очень просто. Об этом вам расскажут интеллектуалы.» Интеллектуалы, в отличие от участников изучаемых культур, отдают себе отчет в том, что говорят и пишут, ибо то, о чем они говорят, не является культурно относительным. Они говорят об абсолютном. Потому как интеллектуалы следуют науке, которая объективна. А объективный наблюдатель не имеет относительных мнений, так как он не входит в мир наблюдателей.

Старый добрый Дусенбери. Это ведь та же самая мура, которую он отверг ещё в 50-е годы в Монтане. Теперь в свете перспективы двадцатого века, представленной Метафизикой Качества, можно проследить и истоки. Американский антрополог в такой же степени мог связаться с необъективностью, как и сталинский бюрократ приобщиться к игре на фондовой бирже. И в силу всё тех же идеологических конформистских причин.

Теперь, на данном этапе следует отметить, что Метафизика Качества поддерживает господство интеллекта над обществом. Она гласит: интеллект — более высокая форма эволюции в сравнении с обществом, следовательно она более моральна, чем общество. Лучше будет, если идея погубит общество, чем если общество загубит идею. Но заявив об этом, Метафизика Качества далее продолжает: наука, интеллектуальная структура, предназначенная руководить обществом, имеет один недостаток. Он заключается в том, что субъектно-объектная наука не учитывает морали. Её интересуют только факты. Мораль не имеет объективной реальности. Можно смотреть в микроскоп, телескоп или осциллограф хоть всю жизнь и не узреть ни капли морали. Там её и нет. Всё это лишь в вашей голове. Она существует только лишь в вашем воображении.

С точки зрения субъектно-объектой науки мир представляет собой совершенно бесцельное пространство, не имеющее цены. Смысла нет ни в чем. Нет ничего верного и нет ничего неверного. Всё лишь функционирует, как механизм. Нет ничего морально неправильного в лености, во лжи, краже, самоубийстве, убийстве, геноциде. Ничего морально неправильного нет, ибо никакой морали не существует, есть лишь функции.

Теперь, когда впервые в истории интеллект стал управлять обществом, этой ли интеллектуальной структурой будет он при этом пользоваться?