Лазарев. И Антарктида, и Наварин
Шрифт:
— Ежели бы нам, россиянам, в союз с Калифорнией вступить, благо соседи мы, рядом, — высказался Завалишин.
Эта мысль неоднократно возникала у него впоследствии. Он коротко сошелся с правителем Калифорнии, другими испанцами, горячо убеждал их вступить в союзные отношения с Россией…
Как-то вечером, в конце декабря, он постучался в каюту командира…
Полтора месяца прошло с той поры, когда «Ладога» доставила из Петропавловска ошеломляющее для всех офицеров известие: по высочайшему повелению мичману Дмитрию Завалишину
Больше других изумился и огорчился Нахимов:
— Как же так, брат? От сотоварища, соседа по каюте утаил…
Смущенный Завалишин, как мог, объяснил, что это его заветное, пошутил:
— А вдруг в кандалы бы тебя заковали?
Только с ним и с Лазаревым поделился Дмитрий сокровенными мыслями, изложенными в письме к царю.
Через две недели в Кронштадт отправлялись «Аполлон» и «Ладога», и ему надо было решить, как ехать в Петербург — морем или через Сибирь.
Лазарев настоятельно советовал ехать сушей. Шлюпы-то возвращались уже знакомым маршрутом.
— Вам, Дмитрий Иринархович, редкий случай выпадает ознакомиться с такой малоизученной, но важной для России стороной. Ничем вы не обременены в пути, лучшей возможности для путешествия не сыщешь, а кроме прочего, — командир лукаво улыбнулся, — прежде времени с вами расставаться огорчительно.
Действительно, Завалишин отменно исполнял корабельную должность, а главное, хорошо владел латинским и испанским языками, что немало значило в постоянных сношениях с францисканскими монахами и миссией в Калифорнии…
Прошли рождественские праздники, наступил новый, 1824 год. «Ладога» и «Аполлон» уходили в Россию. Накануне Лазарев пригласил к обеду офицеров шлюпа. Оживленно обменивались в кают-компании впечатлениями о Ситхе, Русской Америке, Калифорнии. Завалишин оказался за столом между Михаилом Кюхельбекером и Федором Вишневским. Сидевший напротив Нахимов пошутил:
— Тебя, Митя, враз атаковали «Аполлон» и «Ладога».
Разговор зашел о гостеприимстве испанцев. Моряки часто общались с ними. Раз в неделю Лазарев отправлял на берег часть команды с оркестром. Устраивались танцы, матросы лихо отплясывали с местными девушками.
— И представьте, господа, — заметил Кюхельбекер, — ни одной стычки на берегу, а все потому, что капитан Лазарев строжайше запретил потребление спиртного…
— Да и сами испанцы миролюбивы, чего не скажешь об американских пронырах, — ответил Завалишин, и разговор незаметно перешел на другую тему.
Все сошлись на том, что недостаточная помощь правительства русским промышленникам в Америке и политика заигрывания с Соединенными Штатами усугубляют их положение. Более того, американские дельцы возбуждают против них местные племена. Хрущев рассказал, что в прошлом году капитан американского брига «Чатам Стрейт» продавал здешним индейцам ружья по самой дешевой цене, а порох раздавал почти даром, призывая нападать
Кюхельбекер, будучи с матросами на разных работах, встречался с индейцами, жившими в окрестных местах. Поначалу они недоверчиво и даже враждебно встречали их, зная по опыту нравы белых людей — американцев, англичан, испанцев.
— Но сии дикие весьма доверчивы и скоро поняли, что дурного не совершаем, вскорости стали мы для них желанными гостями.
Завалишин согласился.
— Ежели ласково обходиться с ними и детям ихним ничтожные подарки делать, то без притворства любовь и расположение проявляют и помогают во всем бескорыстно.
Утром 12 января «Ладога» и «Аполлон» поставили все паруса. Прогремел прощальный салют, и, окутанные клубами порохового дыма, корабли ушли.
Вскоре следом за ними, загрузившись пшеницей, ушел в Ситху «Крейсер». Лазарев рассчитывал прийти в Новоархангельск через две недели, но океан внес свои поправки. Больше месяца трижды встречные жестокие штормы трепали «Крейсер», противные ветры гнали на юг.
Приходу фрегата были рады все, и промышленники, и население. Одно присутствие «Крейсера» служило порукой от любых нападений.
Больше всех обрадовался приходу «Крейсера» Муравьев, так как он привез на долгую зиму пшеницу и овощи для людей.
Лазарев принялся снаряжать суда для дальних вояжей, наставлял молодых, неопытных капитанов судов. Помимо охраны мирного промысла суда компании без опаски направлялись по всему побережью от Кадьяка до форта Росс.
А причины для беспокойства появились. В прошлом году Муравьев получил из форта Росс известие, что американский конгресс основал первую колонию на западном побережье при устье реки Колумбия. Специальный комитет рекомендовал это конгрессу в январе 1821 года.
Как-то у Муравьева обедал Лазарев вместе с новым старшим офицером Никольским и Завалишиным. Правитель рассказал, как было дело.
— Что ж доносит сия комиссия? — спросил Лазарев.
— Вы не поверите, Михаил Петрович, насколько нагло сей комитет присваивает себе право на обладание обширной частью северо-западного берега Америки, лживо отвергая участие России в открытиях, промыслах и торговле.
Муравьев принес из соседней комнаты шкатулку.
Прочитав донесение, Лазарев покачал головой, передал бумагу Завалишину.
— Нелестно, с небрежением толкуют о правах, нам принадлежащих, будто на сих берегах мы нынче и не обретаемся.
— Позвольте, Михаил Петрович, — пробежав бумагу глазами, Завалишин повернулся к Лазареву. — Американцы неосновательно весьма судят о России. Мне о сем Василий Михайлович Головнин сказывал еще в Петербурге, перед отплытием.
Помолчав, Лазарев заключил:
— Видимо, Матвей Иванович, в грядущем правителям, да и промышленным людям компании отстаивать судьбу земель здешних предстоит…