Лазарус
Шрифт:
— Два гребаных дня, — проворчал он, медленно выскальзывая из меня, кровать прогибалась под его весом. Я думала, что он бросил меня, но потом я почувствовала, как его губы прижались поцелуем к левой стороне моей задницы, отчего глупая, девичья, широкая улыбка расплылась достаточно широко, чтобы причинить боль моим щекам, прежде чем я услышала, как он вошел в ванную, закрыв дверь.
Два гребаных дня.
Мой мозг добавил: только.
Но вряд ли это было утешением.
Я услышала шум льющейся воды и перекатилась на спину как раз вовремя, чтобы увидеть, как он выходит из ванной. Разочарование
Его голова склонилась набок, его глаза были мягкими и оценивающими, когда он сел рядом со мной на матрас, протягивая руку, чтобы сделать то, что делал всегда, то есть провести пальцем по моей челюсти, а затем погладить ямочку на моем подбородке.
— Я не хочу оставлять тебя, — признался он, заставив мой живот перевернуться, возможно, мне это понравилось больше, чем следовало бы.
Я заставила себя улыбнуться, движение требовало настоящей работы, и даже сейчас я знаю, что она даже близко не достигло моих глаз. — Со мной все будет в порядке, — заверила я его, сама не до конца веря в это, но зная, что, если я останусь у него дома, у меня будет больше шансов, чем у себя.
Его пристальный взгляд опустился, прошелся по мне таким образом, который казался одновременно милым и собственническим, заставляя меня остро осознавать свою наготу, но впервые, возможно, совершенно не беспокоясь об этом.
— Как ты себя чувствуешь?
Боже, он был так хорош.
Слишком, слишком хорошо для меня.
— У тебя нет времени на сеанс психотерапии со мной, — сказала я ему, одарив его улыбкой, которая была более убедительной. — Твои братья ждут тебя.
— Они будут рады задержке. Сегодня утром их мозги, должно быть, превратились в кувалды. Скажи мне, — потребовал он.
Как я себя чувствую?
Эмоционально? Смущенно, взволнованно, почти болезненно счастливо и так невероятно напугано, что это ощущается физической тяжестью у меня на груди.
Физической?
— Немного побаливает, — сказала я ему, — похоже, мышечные боли — самая большая проблема.
Он кивнул на это, его глаза почти выискивающе сверлили меня, пытаясь прочесть мои секреты. — Не удивляйся, если станет хуже, когда ты останешься одна. У тебя не будет ничего, кроме твоих мыслей, которые сведут тебя с ума. Не думай об этом как о регрессии, если твой желудок снова будет разрываться, или тебя будет трясти, или морозить, или бросать в жар, или наступит паника. Все это нормально. Все это часть процесса. Мое присутствие рядом было хорошим отвлекающим маневром, но в конце концов все это все равно должно было всплыть.
— Я не собираюсь идти и… — начала я, но была прервана, когда его палец прижался к моим губам.
— Не давай обещаний, — сказал он почти умоляющим голосом. — Дерьмо случается во время выздоровления, и я не хочу, чтобы ты чувствовала вину или давление вдобавок к тому, с чем ты уже имеешь дело. Делай ту дрянную работу, о которой они всегда говорят, — продолжал он с кривой улыбкой, — и делай это день за днем. У меня здесь не так много вещей, но есть телевизор и несколько книг, в том числе несколько книг для АН (прим.перев. анонимных наркоманов) в гостиной. Много еды, которую нужно приготовить.
— Это
Это было слишком приятное чувство, как песок, нагретый солнцем на прохладном весеннем пляже, как я чувствовала в детстве, когда мама приводила нас, настаивая на том, что лучшее время для пляжа не лето, а межсезонье, когда он был большим и огромным, пугающим и дико красивым, не прикрытый зонтиками, пляжными полотенцами и старыми крышками от бутылок.
Это успокаивало.
Было знакомым.
— Я знаю, — согласился он, наклоняясь, чтобы поцеловать меня. Затем он встал с кровати и вышел в другую комнату, вернувшись с мобильным телефоном. — Я взял это, — сказал он мне, протягивая мне то, что явно было одноразовым телефоном. — Я не думаю, что для тебя будет хорошо вернуть свой собственный сотовый, на случай, если у тебя есть контакты, которые могут оказаться слишком заманчивыми. Но мне не нравится, что ты без связи. Мой номер забит в него. Там также есть Рив и Ренни, и если они тебе понадобятся, они придут. Я также добавил номер телефона Хейлшторма и Пенни. Вы двое, казалось, ладили. Все женщины находятся в Хейлшторме, чтобы немного отдохнуть и потренироваться. Если тебе станет скучно или ты почувствуешь, что не можешь доверять себе, я сказал им, что ты можешь позвонить.
— Лазарус, я…
— Я им не говорил, — оборвал он меня, — о твоей детоксикации. Это не их дело, если только ты не захочешь им рассказать. Я просто сказал, что ты будешь здесь совсем одна, и тебе может стать скучно, и ты захочешь приехать. Вот и все.
— Хорошо, — я прокрутила контакты, прежде чем снова посмотреть на него, — спасибо.
Его улыбка стала немного сексуальной при этих словах. — Ты можешь поблагодарить меня этим сладким ротиком, когда я вернусь через два дня, — сказал он мне, направляясь к двери своей спальни, где на крючке висел кожаный жилет.
— Лазарус, — позвала я, когда подумала, что он собирается оставить меня ничего больше не сказав.
— Да, милая? — ответил он, оборачиваясь и склонив голову набок.
— Надень шлем.
— Что? — его брови сошлись вместе, улыбка стала немного растерянной.
— Прошлой ночью, когда мы отправились в Хекс, и после… ты не надел шлем. Надень шлем, — взмолилась я, сгибаясь вверх, подтягивая колени к груди, обнимая ноги руками и кладя подбородок на колени.
— Ты беспокоишься обо мне, да? — эта идея вызвала чисто мужской восторг, заставив его плечи расправиться, а грудь расшириться.
— Да, — это было странное признание, которое заставило меня чувствовать себя немного уязвимой. Но улыбка, которую он мне подарил, была ослепительной и стоила дискомфорта от признания, что я забочусь о его благополучии.
— Мне это нравится, — сказал он, кивая.
— Обещай, — меня даже не волновало, что я была требовательной, немного придирчивой. Я хотела, чтобы его мозги были в голове, а тело — в целости и сохранности, чтобы он мог вернуться ко мне. Может быть, это было эгоистично, но почему-то меня это устраивало.