Лазоревый петух моего детства (сборник)
Шрифт:
— Ишь ты — видение! Комар тебя загубить может, а пахнешь-то как душисто. — Алеша хотел сказать цветку какие-нибудь другие слова, сродные его красоте и удивляющей беззащитности, но только вздохнул и осторожно приладил цветок в трещину в старом пне.
Ястреб за стрижом погнался. Разбился, ослепший в азарте, ударился грудью в провод высоковольтной линии, мертво распластал страшенные крылья и, заваливаясь на бок, пошел косо падать.
Алеша ахнул, жалеючи.
— Как же ты этак? — крикнул в опустевшее небо. —
Трехпалый дятел губил сосну — рвал ей кожу от корня вверх метра на два, словно лыко драл.
Алеша сказал серьезной и непугливой птице:
— Хоть ты и дятел, но сволочь порядочная. — Залез в лесовоз и поехал. Машину не торопил, наслаждался сильным гудением двигателя, старанием двух ведущих мостов, цепкостью скатов.
Огибая высокий, круто вздымающийся бугор, увидел — человек машет, зовет. Наверное, случилось что-то, когда помощь другого становится необходимой. Алеша заглушил двигатель и полез вверх, цепляясь за растущую клочками траву. На хребтине бугра стоял мужик лет шестидесяти, одетый по-выходному в пиджак с галстуком, завязанным давно, единожды и неумело.
— Быстрее! — кричал мужик, хотя Алеша был рядом. — Нету уже у меня терпения. — Когда Алеша поднялся на бугор и выпрямился, тяжело дыша, мужик на колени стал, полез под набросанные горой ветки, вытащил из-под них пол-литра. — Два часа тут сижу, аж с рассвета, замерз сперва, сейчас взмокрел — выпить не с кем. Никто по дороге не пробегает. Вымерли они, что ли? — Мужик снова сунул руки под ветки, вытащил стаканы, зеленый лук, хлеб, колбасу.
— Я не буду, — сказал Алеша.
Мужик опешил, он глядел на Алешу пристально — глаза будто просечены в темном стволе.
— У меня ж день рождения.
— Вечером выпьете.
— Я же утром родился, в это самое время. И на этом вот месте. Здесь наш хутор стоял — полуселочек маленький. Юбилей у меня… — Мужик погрустнел, сглотнул слюну и сказал откровенно, словно распахнул дверь: — Вечером гости придут, будут песни орать, будто и не я народился, а лично они. Слабый я теперь стал от всяческих размышлений. А ты еще вон какой, как валун. Небось срочную отслужил?
— Нет еще, вчера аттестат зрелости дали.
— Созрел, значит. — Мужик расплеснул водку по стаканам. — Давай.
— Извините, — сказал Алеша. — Вы уж один выпейте.
— Шутишь. Не по-людски одному пить. — Поняв, видимо, что Алеша не шутит, мужик попросил: — Ты хоть чокнись со мной. Поздравь.
Алеша поздравил его от души, даже руку пожал, пожелал здоровья и счастья. Мужик выпил, заел луком и встал. Был он ростом с Алешу, но заметно тоньше в кости, в груди уже, но губы у него были твердые. Мужик вытер глаза тылом ладони, сказал:
— Земля. Я с нею уже вдоволь наобнимался. — Был он усталый, наверно, съехавший с этой земли давно и тяжело живший на стороне. Наверно, вернувшийся сюда
Алеша тоже встал. «Ночью, никак, ливень пролил. Ребята небось повымокли». Может быть, виной тому настроение мужика, может быть, аттестат зрелости или вчерашняя пугающая боль в животе — показалось Алеше, что вокруг все сверкает: и река, и ручьи, и даже всякая лужица. Туман, текущий в оврагах и тающий на полях, смягчает это сверкание, разнося его малыми искорками до горизонта и выше, как бы соединяя ручьистую эту землю с небом.
Мужик сказал горько, что, будь его воля, он бы всех людей выселил с этой небогатой земли жить в быстро развивающуюся Сибирь, а эту землю очертил бы строгой чертой, запрещающей вход в нее всему, что рубит, копает и строит. Пускали бы сюда только по пропускам с круглой печатью, чтобы отдохнул человек душой и погрустил над могилами, поскольку вся эта земля состоит из могил, наслоившихся друг на друга за долгую тысячу с лишком лет, и поскольку именно в ней отыщет русский человек либо свой древний корень, либо живого родича, либо его погост.
— Оторвал я тебя от работы, — сказал мужик, спохватившись. — Ничего, а? Фитиля не вставят?
— Ничего. Я в бронетанковое училище поступаю.
— Значит, танкистом будешь. Танкисты все гордецы. Правда, горят они знаменито, скачут из танка, будто от соснового полена искры. Я танкистов гасил. Я пехота.
Алеша сел, взял белую луковку, ткнул ее в соль и в соль же бросил.
— Вот что, — сказал он с горячностью, ему не свойственной. — Не будет этого! И танков не будет в вашем теперешнем понимании. Будут БАСОЕ.
— Какое? — спросил мужик, садясь напротив.
— БАСОЕ. Бронетанковая автоматическая самоподвижная огневая единица. Вы, как я понимаю, человек разносторонний, вы понимаете, что танку при современном уровне техники экипаж не нужен. Объективно — даже вреден. Эмоциональность, индивидуальная оценка, пристрастность искажают картину и оценку боя в целом. Танком должна управлять электронная машина. При этом один человек с командного пункта может вести в бой целое соединение, скажем роту. Биологическое пространство, нужное людям, делает танк громоздким. Машина будет ниже, компактнее, будет иметь больший боезапас и автоматическую систему гашения пламени в случае опасного попадания.
— А героизм? — спросил мужик скучным голосом.
— Героизм оставим пехоте.
Мужик с подозрением оглядел Алешу, схрустел вывалянную в соли луковицу, шумно вздохнул.
— За пехоту не опасайся, у нее и без тебя, головастика, героизма хватит… — Некоторое время он шевелил губами, головой тряс, махал рукой возле уха, словно отгонял мошкару, и сказал, вдруг просветлев лицом: — А что? А ничего. Все правильно… Придумай что-нибудь и пехоте, чтобы ей не гибнуть зазря… Давай за тебя выпьем.