Льды уходят в океан
Шрифт:
— Не все хвалят, — заметил Степан. — Парторг Петр Константиныч не хвалит, однако. Не шибко, говорит, хороший человек Беседин.
— Ничего, — ответил Марк. — Была бы работа по душе.
Они оделись, зашли в столовую, позавтракали и отправились в порт. Марк шел, поглядывая то на Саню Кердыша, то на маленького ненца, и у него было такое ощущение, что эти парни и он сам давно уже стали друзьями, давно уже вот так каждое утро ходят вместе на работу по улицам этого северного города.
Улицы были еще безлюдны, только где-то в стороне погромыхивал трамвай.
Марк сказал:
— Поздно у вас светает. У нас в это время солнце уже на сто метров от земли.
— Зимой тоже? — спросил Степан.
— Зимой тоже. Хотя греет меньше, зато светит вовсю.
— А тут солнышко скоро совсем уйдет, — вздохнул ненец. — Только фонари будут. А в тундре и фонарей нету, однако. Длинная ночь в тундре. У-ух, какая длинная...
Он снова вздохнул, но Марк подумал, что как раз по этой длинной ночи в своей тундре и тоскует Степан Ваненга, что чего-то не хватает ему здесь, так же как не хватает сейчас Марку его солнца. Положив руку на плечо ненца, Марк участливо спросил:
— Грустишь по своим краям?
— Есть немножко, — признался Степан. — Тянет туда маленько, в тундру-то...
Марк хотел еще о чем-то спросить, но Кердыш незаметно толкнул его в бок. Марк понял: тема, наверно, щекотливая. И промолчал. Они вышли к набережной. Река была такой же темной, как вчера, так же пенились сизые гребни, но сейчас, хотя только еще рассветало, здесь царило необычайное оживление. Десятки катеров с короткими флагштоками, на которых развевались голубые и красные вымпелы, сновали от одного берега к другому, тащили баржи, выводили к морю лайнеры, груженные лесом, рудой, машинами... Гудки и сирены неслись со всех сторон. Два громадных траулера шли в кильватер своим ходом, на одном из них огни еще не были потушены, и казалось, что по реке плывет небольшой городок. Следом за траулером, натужно воя моторами, два буксира тащили к устью океанский пассажирский теплоход. Четыре или пять рядов иллюминаторов теплохода тоже светились огнями, и, отражаясь в темной воде, эти огни словно горели в глубине.
Марк остановился, спросил:
— А порт где?
— Порт везде, — ответил Кердыш. — И там порт, — он показал рукой влево, потом вправо, — и там. Везде порт.
Марк понял не сразу. У них, на юге, порт тоже не маленький, но все вместе: пакгаузы, грузовые площадки, краны стоят рядами, службы — впритык друг к другу, корабли — один за другим. А здесь причалы растянулись на десяток километров. Сколько видно глазу — везде высоченные штабеля леса, горы каких-то тюков, ящиков, руды... Но больше всего — леса. Будто привезли его сюда со всего Севера — доски, десятиметровые круглые бревна, рейки, шахтовый круглячок, потом опять доски, опять бревна...
— Везде порт, — повторил Степан. И с плохо скрытой гордостью добавил: — От окоема до окоема. Вот как.
Только через полчаса они добрались до места. Десятки кильблоков стояли почти вплотную друг к другу, и почти на каждом — траулер, теплоход, танкер, самоходная баржа. У некоторых кораблей обшивка была разворочена, и наружу торчали похожие на скелеты шпангоуты. У других были сняты палубные надстройки, рули, бушприты, и эти корабли казались какими-то куцыми, страшно неуклюжими. Не корабли, а корыта. Тут же, под широким навесом, Марк увидал кучу стальных листов, содранную, изъеденную ржавчиной обшивку, погнутые рули, лопасти тускло поблескивающих винтов.
— Кладбище, однако, — заметил Степан.
— Похоронное бюро, — усмехнулся Саня.
Но Марку такая картина была знакомой. Кто-кто, а он знал, как эти умершие, похожие на старые корыта корабли вновь оживут и не раз еще поборются с ураганами, не раз где-нибудь в далеких океанах моряки добрым словом вспомнят докеров. Он почему-то посмотрел на свои руки и сказал:
— Это не кладбище. С кладбища не возвращаются, а отсюда дорог много.
Вдруг Кердыш толкнул Степана в бок, кивнул в сторону траулера, стоящего на кильблоках. Из трюма корабля вырвался ярко-синий сноп света.
— Смотрите!
— Это Беседин, — сказал Степан. — Работает уже.
Саня взглянул на часы, заметил:
— До смены еще тридцать минут, а он вкалывает. Пошли.
Они поднялись на палубу и заглянули в трюм. Мощная лампа, привязанная к железному крюку, освещала узкий отсек. Упершись одной ногой в борт, а другую подтянув к подбородку, человек в такой неудобной позе каким-то чудом не то сидел, не то висел на шпангоуте и внимательно рассматривал разошедшийся шов в обшивке. Рассматривал долго и сосредоточенно. Потом надвинул на глаза защитную маску, на одно мгновение прикоснулся электродом к металлу и опять склонился над швом.
Человек напоминал птицу, зацепившуюся за наклонный сук и всеми силами старавшуюся не упасть с него. Несмотря на то что в его позе было что-то смешное, Марку показалось необычайно красивым это напряжение, он с первого взгляда увидел в нем настоящего мастера, увлеченно занятого своим делом. Эта увлеченность угадывалась и в напряженной до крайности позе сварщика, и в жесте, каким он после вспышки дуги сдвинул на затылок маску, и даже в том, что он не услышал, как Саня Кердыш громко его окликнул: «Беседин, на минуту!»
— Не хочет вылезать, однако, — сказал ненец.
А Марк ни на йоту не сомневался, что Беседин ничего не слышал. Потому что он был сейчас полностью поглощен своими расчетами, тщательно примериваясь, как лучше прикоснуться электродом к какой-то точке. Вот опять вспышка, потом недлинная пауза, и за ней опять три короткие, как выстрелы, вспышки. И снова пауза.
— Беседин! — еще громче крикнул Кердыш. — Эй, Беседин!
Теперь сварщик услыхал. Обернулся, приподнял маску, глухо ответил:
— Какого черта нужно? Не видите, человек работает?!
— Большое дело есть, Илья Семенович, — сказал Степан. — Шибко большое, рад будешь.
Беседин с минуту помедлил, решая, наверно, стоит ли отрываться от дела, потом легко спрыгнул со своего насеста и так же легко взбежал на палубу по трюмному трапу.
Марк и сам не знал почему, но, когда слышал, как Кердыш и ненец говорили о Беседине, сварщик представлялся ему худеньким, маленьким человечком с узкими щелочками бегающих из стороны в сторону глаз, выискивающих, чем бы поживиться. Именно такими казались ему люди, которых называли презрительным словом «рвач», «хапуга». Но сейчас, когда Марк увидал Беседина в работе, ему вдруг захотелось, чтобы сварщик оказался не таким, каким его считал Степан.