Льды возвращаются (с илл.)
Шрифт:
А тут еще объявили, что похлебки на всех не хватит. Вчера случилось то же самое. Многие из нас не ели более суток. У меня от голода кружилась голова. В кармане не было ни цента. Надежды выручить что-нибудь за пиджак, автомобиль или его запасное колесо не было никакой. Никто не хотел расставаться с деньгами. Нужно было родиться таким олухом, как я, чтобы рискнуть это сделать...
Голодные, узнав, что суп кончился, начали кричать. На панели собралось много народу. Даже счастливчики, которым досталось пойло, не уходили и кричали вместе с нами. Они заботились о том, что будут есть завтра. Да и сегодня своей порцией они насытиться не могли.
И мы двинулись по улице.
Поток людей рос, стихийно превращаясь в демонстрацию. В окна нижних этажей на нас смотрели прильнувшие к стеклам клерки, которых еще не успели выгнать с
Хозяева магазинов закрывали двери и опускали жалюзи на витрины. Боялись.
Мы незлобиво разгромили несколько магазинов и аптек. Консервы передавали из рук в руки. Их тут же раскрывали и жадно пожирали, отнюдь не пользуясь предметами сервировки.
Полиция держалась от нас подальше.
Мы беспрепятственно двигались сначала по 48-й стрит, потом вышли на 5-ю авеню.
Толпа гудела и катилась вниз к Даун-тауну. Кто-то с горькой иронией потребовал открыть подвалы Уоллстрита, где хранятся уже не консервы. Эту мысль повторяли громко, насмешливо и даже злобно.
Мне не хотелось принимать участия в таком деле даже в шутку, но нечего было думать о том, чтобы выбраться из «голодного потока».
Кто-то запел «Янки-дудль». Это было здорово!
Толпа подхватила. Мы сняли шляпы и шли под моросящим дождем, вылизывая украденные банки из-под свиной тушенки и распевая американский гимн.
А что нам оставалось делать?
Беспокойная толпа жалких, голодных и промокших людей подходила к Уолл-стриту.
Узенькая улочка банков была запружена полицейскими броневиками, и мы остановились. Толпа сзади напирала, она заполнила все прилегающие улицы. Люди просто стояли и чего-то ждали, словно пред нами мог предстать сам президент.
Тогда-то и стали появляться ораторы. Сначала выступали джентльмены, указывающие рукой на церковь, которой словно запиралась улочка Уолл-стрит. Это была черная церковь с острым контуром. При полном нейтралитете полицейских проповедники что-то бубнили о боге и терпении. Но собравшиеся здесь люди хотели есть. Молиться они предпочитали на сытый желудок.
Потом выскочили лихие молодчики с хриплыми голосами. Они требовали еды и денег, предлагали взломать подвалы банков, около которых мы стояли. Может быть, полисмены ждали, когда мы наконец послушаем этих подстрекателей, чтобы начать действовать по инструкции...
Но вот все увидели рыжего парня, который попросту растолкал провокаторов. Узнав Рыжего Майка, толпа приветствовала его криками и свистками. Это был красный сенатор Майкл Никсон, восстановленный в своих правах нашумевшим решением Верховного суда США. Полисмены хотели стащить его за ноги с полицейского броневика, но им не дали этого сделать...
– Ну что ж, ребята, – запросто начал он. – Один старый и лукавый мыслитель сказал, что всякий народ заслуживает своего правительства. Но дело не в правительстве, а в том строе, который оно представляет. Выходит, мы с вами «заслуживаем» капиталистический строй, который выкинул всех собравшихся на улицу и который мы все же терпим. А что это за строй? Это «мир свободной инициативы»! Это мир свободной конкуренции, это мир свободного угнетения, это мир страха. Да, это мир страха и стихии. Каждый из нас, кто живет в этом мире, живет всегда под страхом потерять работу или под страхом конкуренции и разорения... Оказывается, у нас страх – главная действующая сила. Она подгоняет плетью рабочего, заставляет напрягаться инженера, вынуждает коммерсанта лучше торговать и хитрее обманывать, промышленника – лучше организовывать работу и крепче выжимать из рабочих пот. Все мы в «свободном мире» живем и работаем, как говорят в народе, за страх. Никому у нас в голову не придет, что можно работать за совесть. Какая совесть?.. У кого есть совесть во время бизнеса? Один только страх есть!.. И вот случилось самое страшное. Страна парализована. Вчерашние капиталисты разорены. Они или кончают с собой, или идут в очередь за бобовой похлебкой. Это и есть лицо страха. Вчера еще страх был организующим началом, направлял стихийную жизнь общества, создавал видимость рациональной организации и благоденствия. А сегодня превратился из пугала в действительность, сам стал стихийной силой, которая ураганом пронеслась по всей стране, не вскрыв ничего нового, показав лишь подлинное лицо старого.
Я слушал Рыжего Майка и не мог подобрать возражений. Чертовски ловко пользуются коммунисты положением. Да, я всю жизнь боялся потерять место. Я хотел заработать
– Теоретики и защитники «свободного мира» твердили, что наш строй (который мы терпим, а потому и заслуживаем) более соответствует существу человека, чем идеи коммунистов. Если разобраться, то выходит, что наш строй рассчитан на худшие черты человека, на лень и непорядочность, на волчью злобу и ненависть к другому; каждый член общества считается наделенным самыми плохими качествами, которые и компенсируются только страхом. Таким же страхом, по существу говоря, удерживались в повиновении прежде рабы... А ведь можно строить жизнь совсем на иных основах. Не на страхе, а на совести, то есть на высоком самосознании людей, готовых отдать обществу все, что они могут, получая взамен все необходимое, но не больше необходимого – по совести... Разве нельзя представить себе общество, которое основывалось бы не на худших сторонах характера людей, а воспитывало бы в людях лучшие стороны. Совесть – это ведь проявление всего того хорошего, что может и должно быть в человеке, это любовь и долг, это справедливость и милосердие и это Разум. В таком обществе не случай и слепая стихия будут главными вождями, а Разум и научный Расчет. Мне кричат сейчас: «В чем выход?..» Выход в том, чтобы сменить в нашей стране страх на совесть, стихию на разум и расчет! Чтобы справиться с болезнью, охватившей страну, нужно уничтожить микробы, ее породившие, а эти микробы – микробы капитализма. Выход – в социальных изменениях, в перемене устоев нашего общества, в изменении принципа его управления. Поймите, что беда не в том, что не будет больше войн из-за того, что якобы недостаточно решительные наши политики связали себя договорами о разоружении, уступив коммунистам, а теперь эти коммунисты придумали Б-субстанцию, сделав войны невозможными независимо от договоров. Так беда не в том, что войны отныне невозможны, а в том, что благо всего человечества становится несчастьем для нашей страны с ее уродливой экономикой, работавшей на войну и не могущей существовать без войны. Ведь не было бы этого страшного кризиса, если бы планомерно переключили силы страны с нужд войны на строительство домов и школ, если бы позволили людям меньше работать, больше отдыхать...
Рыжего Майка, несмотря на парламентскую неприкосновенность, арестовали бравые парни из полиции, арестовали за «призыв к свержению власти...».
Мы сами заслуживаем своего правительства, как напомнил нам Рыжий Майк, мы молча смотрели, как увезли Майка в полицейском автомобиле. Но его дерзкие мысли остались с нами, их уже нельзя было увезти в броневике.
После Майка перед нами выступал правительственный чиновник, который сообщил, что благодаря щедрому пожертвованию семьи Морганов и Ральфа Рипплайна в связи с предстоящим бракосочетанием мисс Элизабет Морган с мистером Ральфом Рипплайном выдача похлебки будет увеличена...
Итак, благодаря Лиз, которую я сам же толкнул в объятия ее жениха, я смогу снова хлебать на панели свою порцию пойла.
Стадо голодных людей, слушавших правительственного чиновника, выло.
Газеты потом писали, что правительственное сообщение о заботе финансовых магнатов о народе было встречено восхищенным гулом.
Нет! Воем...
Во всяком случае, я выл... Выл от отчаяния, от унижения, оттого, что проклятый Майк разбередил мне ум и душу.
Мы расходились после голодного похода на Уолл-стрит как побитые собаки.
Майк отравил меня...
Да одного ли меня?
Мне теперь действительно казалось, что я жил всегда в мире страха. А я презирал страх, я не хотел быть трусом, рабом, извивающимся под ударами бича страха... Страх-надсмотрщик, страх-каратель, страх-учитель...
Проклятый Майк!
Не может быть, чтобы из создавшегося в стране положения не было иного выхода, кроме капитуляции перед коммунизмом... Есть же у нас прогрессивные умы! Есть!
И тогда я решил взять напрокат свое былое имя репортера, получить «последнее интервью» у прогрессивного капиталиста, которого уважали даже коммунисты, – у мистера Игнэса. Но я не мог явиться к нему в таком жалком виде, в котором околачивался по панелям. Мне пришлось перебороть страх (поистине прав этот проклятый Майк: мы живем в стране страха) и заехать к себе домой...