Льды возвращаются (с илл.)
Шрифт:
Этот план получил название плана «Подводных созвездий».
Вернувшись с лыжной прогулки, я спросила Бурова, что он думает об этом плане.
Буров, всегда сдержанный, взорвался. Он сказал, что план Овесяна – капитуляция перед Природой, приспособление к ее изменениям, а не устранение последствий причиненного ей вреда.
– Каково придется нашим потомкам, когда Солнце еще больше потускнеет и когда будут сожжены все океаны на Земле? – спросил он.
Потом он признался мне, что пока не вступает в открытый бой с Овесяном. Нужно доказать практическую выполнимость модели «Ядра галактики»,
После конфликта из-за его «дикого мнения» Буров ушел из института Овесяна и работал сейчас в одном из второстепенных физических институтов. Само собой разумеется, что я пошла туда за ним следом, даже не спросив у мамы разрешения. Правда, мама не протестовала... Я была все это время подле него. И я была счастлива.
Руководил этим институтом очень широко мысливший ученый, сразу оценивший приход к нему Бурова. Он предоставил новому сотруднику полную свободу действий, однако возможности института были не по буровским масштабам. Сергею Андреевичу требовалось место для «Ядра галактики». И он вспомнил о своем былом увлечении спелеологией, исследованием пещер. В нем проснулся, как он говорил, «зов бездны», и он устремился на Кавказ, где когда-то при его участии были обнаружены обширные горные полости. Буров сам открыл там подземную пропасть, получившую название «бездны Бурова», глубиной в пятьсот шестьдесят метров. В нее спускались на нейлоновых лестницах. Во время спуска погиб один из исследователей, учитель из Читы. Его тело поднимали на веревках. Это несчастье сорвало экспедицию, и «бездна Бурова» так и осталась неисследованной.
Теперь Буров задумал создать на ее дне модель «Ядра галактики». Группа спелеологов, Буров и я с ним вылетели в Сочи.
Замерзшее впервые Черное море напоминало Арктические проливы.
Из-за гололедицы автомашина еле тащилась по шоссе. Горько было смотреть на заснеженные пальмы с пожухлыми листьями. За бурыми свечками облезших кипарисов на снегу виднелись кабинки пляжа. У самого берега в зеленоватой воде плавали почерневшие льдины. Оторвался припай. Дальше простирались ровные ледяные поля с темными пятнами разводий.
И это Сочи в апреле! С крыш беломраморных санаториев сбрасывали снег...
Здесь нас ждали спелеологи...
Я никого не могла рассмотреть, машинально знакомилась со всеми, лишенная дара речи.... Я видела только ее, свою бывшую русалку, Елену Кирилловну, каким-то чудом оказавшуюся здесь...
Видите ли, она передумала, она решила снова работать с Буровым! И он не отказался!.. Он принял ее в экспедицию...
Я едва сдерживалась. А ведь нужно было не выдать себя. Мы даже расцеловались. И она сказала:
– Ты меня совсем разлюбил, мой Лю.
Что она могла знать о том, кого я разлюбила и кого полюбила!.. На ее лице, конечно, тоже ничего не прочтешь! Все такая же загадочная русалка с глазами цвета тины...
К «бездне Бурова» наша экспедиция была доставлена на вертолете. Они устроились рядом, а я отсела от них на самое заднее сиденье и смотрела вниз, на заснеженные горы.
Потом мы спускались в бездонную пропасть на нейлоновых лестницах. Кто рискнул это сделать, может уже больше ничего на свете не бояться. Полкилометра веревочных
А потом мы двое суток бродили по подземным пещерам, пока не дошли до последнего зала с узкой щелью, ведшей дальше... в открытую потом мною пещеру Росова.
Спелеологи вместе с Буровым и Еленой Кирилловной пробились в эту пещеру, цепочкой проползли по расширенной щели, спрыгнули вниз ко мне, а я уже чувствовала себя здесь хозяйкой.
Пещеру осветили переносными прожекторами. Я ревниво следила за впечатлением, произведенным на Бурова моей сказочной пещерой. Я гордилась ею.
Буров сжимал меня в объятиях, благодарил. Он даже поцеловал меня!.. И Елена Кирилловна видела!..
Потом он, освещенный прожекторами, скрестив руки на груди, сказал:
– Здесь, под землей, будет город заложен!..
Могучая его фигура отбрасывала на стену со струящимися каменными потоками гигантскую тень.
Я могла бы представить его тень, отброшенную на звездное небо.
И он уже отдавал приказания будущим подрывникам – снести все минареты, колонны и кипарисы, проложить вместо трещины широкий туннель, расширить колодец «бездны Бурова», чтобы по нему могли спускаться вертолеты!..
Но подрывников пока не было.
Мы вернулись в Москву.
Буров решил действовать в обход Овесяна, сразу ставить вопрос о «Ядре галактики» в высшей инстанции.
В новом институте у нас не было лаборатории. Буров еще не производил экспериментов, всё это время он только придумывал свое «Ядро галактики». Мы занимали с ним вдвоем небольшую комнату, я старалась не дышать, когда он думал, угадывала каждое его желание, бегала в электронно-вычислительный центр, чтобы сделать очередную прикидку, или просила разрешения у физиков-теоретиков, чтобы Буров пришел к ним. Но они сами спешили к нему.
Я безгранично верила в него: у этого полководца еще не было армии, но незримое войско уже выстраивалось за стенами блиндажа.
Я была счастлива в то время, Я была бы счастлива и сейчас, если бы Елена Кирилловна не вторглась к нам. Комната была рассчитана только на два стола, и она бесцеремонно заняла мой. Я ютилась в уголочке.
Буров ничего не замечал. Он разрабатывал стратегию боевых действий. Добиться права на эксперимент – это завершить его первую стадию, иногда самую трудную, считал он.
Приближались решающие дни. Однажды Бурова срочно пригласил к себе директор института профессор Бирюков. Он никогда не вызывал к себе Сергея Андреевича, слишком высоко его ценя, он сам всегда приходил к нему. Мы с Еленой Кирилловной понимающе переглянулись.
Буров ушел и скоро вернулся. Лицо его потемнело.
– Он здесь, он с Бирюковым идет сюда. Это он вызвал меня.
Нам не надо было объяснять, о ком шла речь. Буров нервно прибрал на своем столе.
Скоро в нашу комнату ворвался Овесян. Бирюков, невысокий, толстый, вошел следом за ним.