Лечение электричеством
Шрифт:
— Подними глаза к небу. Пожалей сербов.
— Это бабушка. Перед нами океан. Она предсказала мне Гену, Стивена и Калифорнию. Даже попугая. — Она помолчала. — Главное, что она предсказала тебя.
Грабор лежал на матрасе, задвинутом в угол комнаты, и следил за перемещением древесных теней по стенам. В трубке слышались глотательные звуки.
— Ты была близка с нею?
Лизонька на другом конце провода зло поперхнулась:
— С нею тоже. У меня было много родителей. Я дочь десяти тысяч отцов.
— Поэтому такая избалованная?
Лизонька
— Бабка где-то рядом. Сейчас опять будет петь.
Он вспомнил неприятную духоту, безвыходность, из которой все равно хочется вырваться во что бы то ни стало. Липкая, капающая внутри медленными каплями скука, пахнущая плохим лаком для волос.
— Не пугайся. Это украшает жизнь, — сказал он.
Лизонька не слушала, поглощенная своими мыслями. Она сказала:
— Надо, чтобы кровь проливалась в землю. Иначе ничего не будет. Все остальное — дешевка, дерьмо.
— В смысле? — Грабор действительно удивился.
— Не понимаешь? — она возмутилась. — Тогда хоть что-нибудь может вырасти. Там все перемешивается. Чем больше, тем лучше. Тогда и возникает твоя память. Только когда ходишь по крови. Отсюда возникает душа. Так с любою страной… Наполеон… Боливар… Знаешь?
Грабор сходил вниз за газетами, Америка оплакивала какой-то бомбардировщик. Он подумал, чтоможет принести проливание в землю самолетного топлива. Он ответил:
— Мне тоженравятся кладбища. Благопристойнее.
Она сказала, что только что достала из лифчика свою грудь. Грабор представил этот огнедышащий размер и закрыл глаза. Лизонька на другом конце провода задышала еще тревожней.
— На родину не хочешь съездить? — спросил он. — Там сплошная братская могила.
Она пропустила вопрос мимо ушей. Вся кровь ушла в землю. Колыбельная бабушки стихла.
— Слушай. Я ведь скачала себе задницу. У меня шестой размер. Перекрасилась в шатенку. Много пишу. Мне на работе разрешили сделать мастерскую на чердаке.
— Ты до сих пор рисуешь голых женщин?
— Мне позирует только Пола. Мне хватает. У нее все есть. Все, что мне надо. Она такая… Я себя отлично чувствую.
— Я всегда говорил, что ты — вечная молодость…
ФРАГМЕНТ 4
Внизу стояли два мексиканца, примерно одного возраста, но один был настолько вежлив, что иногда отрывался от беседы и отходил в сторону, чтобы стряхнуть снег с плеч прохожих. Снегопад был кромешный. Грабор спускался с лестницы, человек предупредил его о том, что здесь скользко. Они разговорились.
— Да, — сказал Грабор. — У каждого есть соседи.
Мексиканец кивнул:
— У каждого есть соседи. — И потом добавил. — Если ты честный, то тебя никто не убьет.
Грабор рассказал о снеге, случившемся два года назад.
— Машины заваливало настолько, что пока ее раскопаешь, садится аккумулятор.
— А у меня вообще нет сигнализации, — сказал он и засмеялся. — Вы должны быть великими для баланса в политике. Я до сих пор переживаю это нарушение.
— Это как обмен веществ, — согласился Грабор и направился в глубину бурана в электрических фонарях.
Идти было недалеко, всего три квартала, ему нравилось, что из-за перемены освещенности он воспринимает эту местность как незнакомую. Пустые оледенелые ступени парадных, звенящие ледышками деревья. Пешеходов было немного, к тому же их трудно было различить в пелене. Женщина, бредущая вдоль ограды Ван Ворст парка, старик с бумажным пакетом в охапку, несколько машин. Грабор почему-то обратил внимание на старика, он был похож на одного знакомого бродягу. Грабор посмотрел на него, махнул рукой, но тот не узнал его в хаосе снегопада. Тут же он запнулся о лежащего на тротуаре мужчину, хорошо одетого в черное пальто. Он извинился, попытался помочь ему подняться, но тот, стиснув зубы, отрицательно покачал головой.
— Поскользнулся, — сказал мужчина. — Скользко.
— Простите, я не знал.
ФРАГМЕНТ 5
В «Винстон Плэйс» было тесно, накурено, неряшливо. Единственный свободный столик оказался у самого входа в бар, плохое место для наблюдения: ты у всех на виду, к тому же постоянно толкают вошедшие. Знакомого бармена не было, пришлось платить, какая неприятность.
Грабор задумался о природе галлюцинаций. Конечно, это нервы, с перепою, недосыпу. Хотя, может, с недосыпу люди становятся чувствительнее, слышат и видят то, что так и не заметишь. Его опыт в этой области был скромен. Разве что сербские иконы в Ист-Вилледже. В забавной квартирке он тогда жил. Хотя нет, не так уж и мало… Да много, очень много, хватит на целую психиатрию. А гармошки по Форт Брэггу? Голос отца. Бабушка Лизоньки. Нужно вспомнить.
К нему подошел Хоуи, долговязый негр с маленькой головой и красивыми абиссинскими руками. Он разговаривал со всеми присутствующими, рассказывал о своих пристрастиях.
— Вот виноград я люблю, — сказал он. — Это нормально — любить виноград. Макароны люблю. Выпить тоже можно. Я, если хочешь знать, даже снег могу полюбить. Ты знаешь, чтоя не люблю больше всего на свете?
— Наверно, Хоуи, больше всего на свете ты не любишь меня, — сказал Грабор.
— Нет, тебя люблю. И спорт люблю. Плавать, кататься на коньках, играть в баскетбол. Ты знаешь, кто убил отца Майкла Джордана?
— ФБР, — сказал Грабор и попросил у Хоуи сигарету.
Хоуи задумчиво передал ему свой окурок, у него сегодня были чересчур красные глаза.
— ФБР я не очень люблю. Это просто. Их никто не любит. Не путай меня. Я знаю, о чем говорю. Больше всего на свете я не люблю потеть.
Он повернулся к залу и понял, что его никто не слушает. Он склонился к Грабору и доверительно сообщил.