Лечить или любить?
Шрифт:
В своей повседневной практике гомеопатический принцип «подобное лечат подобным» я почти не использую, но здесь просто не видела другого выхода. Большой психиатрии у Лени не чувствую я, не видели психиатры — значит, повредить не должно.
— Наше поколение уже выработало свой ресурс, — не обращая внимания на Ленин вопрос, продолжила я. — Скука и застой, старые песни о главном, которое уже никому не интересно. Только молодежь. И какие возможности, особенно если отбросить всю эту гнилую «гуманистику» и не держаться за жизнь! Большая война в нынешних условиях приведет к самоубийству всего человечества, но
Глаза у Лени стали похожи на царские пятирублевики.
— Какая оглушительная пошлость — вешаться в семейной гостиной! — с презрением воскликнула я. — Когда есть новые наркотики: прежде чем сдохнуть, вы исследуете внутренние пространства сознания. Есть французский Иностранный легион! Да и наша собственная армия предоставляет некоторые возможности для сильных духом… Кстати, почему вы не служили?
— Родители подсуетились… Но я их не просил! — Леня решительно вздернул слабый подбородок.
Из своей дальнейшей речи я помню немного. Предметом моей гордости является то, что я сумела как-то приплести к теме не только «Гринпис», но и центры происхождения культурных растений Николая Вавилова.
Леня был впечатлен. Я вымотана, ибо спонтанно и вдохновенно нести чушь — привилегия молодых людей. Разработку подробностей программы превращения Лени в бандита с большой дороги, активиста «Гринписа» или солдата Иностранного легиона мы отложили до следующей встречи.
Через пару месяцев он прочитал труды Вернадского, убедился в его гениальности и рассказал мне о том, как все детство покойная бабушка, дед и мама с папой считали его вундеркиндом. Они наперебой уверяли себя и его в том, что мальчика ждет какая-то совершенно необыкновенная судьба в необыкновенно прекрасном мире, где все будут им восхищаться. Потом, когда стала очевидна Ленина «обыкновенность» и родился Шура, надежды и усилия семьи переключились на младшего сына и внука. Лене же по-прежнему очень хотелось чего-нибудь выдающегося за рамки…
— И чтобы опять обратили внимание, да? — подсказала я.
Леня кивнул, потупившись, потом усмехнулся:
— Какая оглушительная пошлость, не правда ли?.. Но мир ведь сейчас действительно довольно дерьмовый, — чуть ли не с надеждой добавил он.
— Видите ли, Леня, — подумав, сказала я. — Каков бы ни был мир, смерть в нем — единственный ресурс, в котором мы можем не сомневаться. Все умерли, и мы умрем. Это нам уже дано в условии задачи, это тот вклад, который лежит у каждого на счету при рождении. Раз это у нас уже есть и никуда не денется — стоит ли торопиться им воспользоваться? Можно пока заняться более непроверенными вещами — вроде образования, семьи, принесения пользы людям — вы не находите? В конце концов, яркая и короткая жизнь пирата…
Леня засмеялся:
— А ведь вы знаете, вы меня тогда очень заинтересовали…
Вы не поверите, но сейчас Леня — инженер. Его пунктик — солнечные батареи и другие альтернативные источники энергии. Он полагает, что энергетические и другие промышленные установки обязательно должны быть красивыми, и любит рисовать города будущего. В Интернете его картины пользуются популярностью. К тому же он уверен, что Земля — живое существо и с
Глава 57
Увидьте же меня, наконец!
— Помогите нам, пожалуйста, вернуть дочь! — женщина заглядывала мне в глаза и ерзала в кресле.
Мужчина завороженно смотрел в окно, где во дворе поликлиники медленно кружились и падали разноцветные осенние листья.
— Я слушаю вас.
— Наша дочь Людмила ушла из дома.
— Давно ушла?
— Уже неделю.
— Вы в милицию обращались? Мало ли что…
— К счастью, мы точно знаем, что она жива. Она звонила, сказала, что все в порядке и чтобы мы ее не искали.
— Сколько лет дочери?
— Четырнадцать.
Я тяжело вздохнула — ситуация не обещала легких решений.
— Что ж, рассказывайте все подробно и с самого начала, — я специально обратилась к мужчине. Его статус мне пока не обозначили. Отец? Отчим? Мужчина улыбнулся мне едва промелькнувшей улыбкой и кивнул жене.
Из рассказа матери не прояснилось абсолютно ничего. Либо мне врали, либо существовало что-то, категорически неизвестное Людиным родителям.
Люда росла здоровым, обыкновенным ребенком в нормальной полной семье. Кроме папы и мамы была еще бабушка, скончавшаяся два года назад. Все Людины потребности удовлетворялись, никаких экзотических увлечений у нее никогда не было. Когда-то, в младших классах, занималась танцами и фигурным катанием, но потом надоело — бросила.
Интересовалась мальчиками, музыкой, косметикой, нарядами. В школе училась без увлечения, но без двоек. Часами сплетничала по телефону с подружками. Все как у всех. Конфликты с родителями были, но тоже тривиальные, описанные в любой литературе про подростков: поздно пришла домой, требование новой шмотки, почему не убрано в комнате, неужели нельзя помыть за собой тарелку… Ни отец, ни мать особенно на Люду не «наезжали», она тоже не умела долго злиться или обижаться, после ссор на следующее утро мир восстанавливался сам собой, как будто бы ничего и не произошло.
Все варианты, кроме ссоры с родителями, которые приходили мне в голову: религиозная секта, дебют простой шизофрении, несчастная любовь, беременность, наркотики, запуталась в долгах — последовательно отметались мамой Людмилы. Я склонна была верить в ее искренность — ни на одном из пунктов обсуждения напряжение не нарастало.
Итак, поведение девочки в последнее время не менялось, новых знакомых не появилось, сон и аппетит не нарушались, в школе никаких проблем тоже вроде бы не было… Почему же она ушла из дома?!
— Послушайте, — громко обратилась я к по-прежнему медитирующему на листопад отцу Люды (имея уже самые нехорошие подозрения на его счет — мне же надо было найти причину побега!), — а вы-то что думаете по этому поводу?
Мужчина с явной неохотой оторвался от созерцания заоконного пейзажа и взглянул на меня.
— Я не знаю, — медленно произнес он.
— Вы разговаривали с дочерью?
— Когда?
— В последнее время перед ее исчезновением.
— Да. Или нет. Вы знаете, я как-то не помню… Ну конечно, мы разговаривали.