Лед и алмаз
Шрифт:
Чуйский кивнул, подтвердив мою правоту, после чего включил зажигание и приступил к дежурным предполетным манипуляциям. А также к отстранению от обязанностей своего электронного штурмана. Лейтенант не блефовал: бортовой искусственный интеллект действительно известил базу о захвате нами Ми-ТПС. И теперь диспетчер мог приказать Железной Леди заблокировать вертолетное управление и не дать нам взлететь. Однако каждый пилот получал перед вылетом специальный код, позволяющий в крайних случаях отключить виртуального штурмана и летать по старинке. Так, как наш брат-вертолетчик делал это в прошлом веке и в начале нынешнего.
Я еще не забыл все эти пилотские премудрости. И Чуйский знал, что я о них помню, поэтому даже не пытался запудрить мне мозги.
— Черный Джордж! — окликнул я напарника. Судя по отсутствию в отсеке возни и криков, «толстолобик» и не думал оказывать нам сопротивление. — Веди сюда этого типа! А потом вытащи из-под сидений оранжевый контейнер и открой его!
Вошедший в роль грозного пирата Жорик доставил ко мне второго заложника, подгоняя его угрозами и тычками в спину. Стоя в дверях кабины, дабы не выпускать из виду пилота, я приказал «Светочу» сесть рядом со мной в кресло и пристегнуться ремнями безопасности. Всмотревшись в его испуганное лицо, я, вопреки ожиданиям, его не узнал. Долговязый, остроносый и пучеглазый брюнет лет тридцати. Длинные, до плеч, волосы стянуты эластичной повязкой, к которой прикреплен миникомпьютер «Дока» — универсальный анализатор, которым пользуются многие полевые научные сотрудники. Собирая всю доступную ему информацию об окружающем мире, этот прибор обрабатывает ее и отображает результат на проекционном мониторе-маске, разворачивающемся перед лицом хозяина. Были ли у нашего пленника какие-либо импланты, неизвестно, но их боевыми разновидностями он, кажется, не располагал. Да и к чему они человеку, который летает по Пятизонью под охраной подразделения чистильщиков?
— Кто ты? — осведомился я, когда «Светоч», разобравшись с ремнями безопасности, сложил трясущиеся руки на коленях и поглядел на меня так, будто я приковал его не к вертолетному сиденью, а к электрическому стулу.
Рот заложника несколько раз подряд открылся и снова закрылся, но оттуда не донеслось ни звука. Я повторил вопрос, однако результат остался неизменным — «толстолобик» все так же молча двигал челюстью и испуганно хлопал глазами. Чуйский тем временем запустил двигатель, и винты Ми-ТПС начали планомерно набирать обороты. Любопытно, какая из двух неприятных новостей — пустая пещера или улетающий вертолет — настигнет Грободела первой? А впрочем, не все ли равно? Он достаточно умен и быстро смекнет, что оба этих факта взаимосвязаны.
— В чем дело, Жорик? — гневно осведомился я у напарника. — Почему мой пленник разговаривает, а твой молчит как рыба? Ты его что, по голове огрел?
— Обижаете, Геннадий Валерьич! — искренне возмутился Дюймовый, вытаскивая в проход между сиденьями аварийную капсулу — пластиковый контейнер величиной с футляр от переносного зенитно-ракетного комплекса. — Я ж не садист — бить ученых по их самому больному месту! Это у нас с вами крепкие лбы, которым такой массаж бывает иногда даже полезен. А ученые — ребята хлипкие, особенно на голову. Им, говорят, даже щелбаном можно мозги стрясти, не то что оплеухой… Да плюньте вы на него, не тратьте понапрасну время. Этот «ботаник» и мне ни слова не сказал, сколько я его за грудки ни тряс. Наверное, никогда прежде в такое дерьмо не встревал, вот с перепугу язык и проглотил.
— Держитесь! Через минуту взлетаем! — прокричал из кабины пилот, закончив последние приготовления и взявшись за рычаги. — Предупреждаю: будет сильно трясти!
— Давай сюда ящик, а потом садись в кресло и пристегнись, — махнув рукой на онемевшего «ботаника», приказал я Черному Джорджу. Подтащив ко мне капсулу, Жорик без возражений плюхнулся на сиденье, расположенное у другого борта напротив сиденья пленника, и после недолгой возни тоже разобрался с ремнями безопасности. Меня грядущая болтанка не страшила. В бытность мою пилотом я много чего пережил и привык к таким неприятностям, как моряки привыкают к качке. Да и Чуйского нельзя было оставлять без
Спокойного старта не получилось. Вдобавок перед тем, как Ми-ТПС оторвался от земли, на площадку возвратились чистильщики. Я приказал пилоту не отвечать на запросы Хрякова и включить громкую связь, дабы мне тоже было слышно, о чем говорит полковник. Говорил, или, точнее, орал он, не умолкая. Угрозы, которыми Грободел взялся стращать нас после того, как понял, что мы его игнорируем, звучали предельно искренне. Ни у меня, ни, надо думать, у Чуйского не возникло сомнений в том, что, сумей Хряков до нас добраться, он живо осуществил бы на деле все обещанные нам членовредительства. Пока же ему удалось исполнить лишь одну угрозу. И едва вертолет, качнувшись, взметнул винтами с земли тучи снега и взлетел, как по его броне градом замолотили автоматные очереди.
Жорик, «толстолобик» и пилот, которому, похоже, еще не доводилось летать под обстрелом, задергались и начали суматошно озираться, ища пробоины. И если пассажиров грохот пуль по броне только нервировал, то беспокойство Чуйского напрямую влияло на то, как уверенно он удерживал машину в воздухе. Именно это обстоятельство, а не открытый по нам огонь как таковой представляло для нас сейчас наибольшую опасность.
Я тоже поначалу инстинктивно вздрогнул и втянул голову в плечи. Но тут же взял себя в руки и прекратил понапрасну паниковать. Хряков явно не подозревал, что сегодня ему придется сбивать собственный вертолет, и оснастил свою группу лишь легким стрелковым оружием. Что и подтвердило отсутствие в корпусе Ми-ТПС дырок от пуль. К счастью для нас, вскоре это понял и пилот. Едва я собрался прикрикнуть на него, дабы он не дергался и сосредоточился на управлении, как лейтенант, обматерив Грободела последними словами, без моих подсказок налег на рычаги. И через несколько секунд выровнял машину, не дав ей свалиться в крен, куда ее потянуло сразу после взлета.
Я же продолжал стоять в дверях кабины, широко расставив ноги, и, морщась, слушал грохот пуль по обшивке. Который, несмотря ни на что, звучал у меня в ушах если не победной симфонией, то как минимум прелюдией к ней. С каждым мгновением мы улетали все дальше и дальше от Грободела — чем не повод для праздника? И пускай перед нами раскинулась сплошная неизвестность, меня окрыляла одна лишь мысль об обретенной свободе. Оттого, даже находясь высоко над землей в болтающемся на ураганном ветру вертолете, я ощущал не страх, а изрядно позабытую мной за последние месяцы радость.
Когда Ми-ТПС набрал скорость и лег на заданный курс — в чем я убедился лично, сверившись с приборами, — болтанка немного унялась, и я наконец-то получил возможность покопаться в аварийной капсуле. Примерное время полета до цели мне известно, любое отклонение от его траектории я учую своими не до конца атрофированными пилотскими инстинктами, так что теперь нет нужды маячить у Чуйского над душой. Пора подготовиться к возвращению из стерильного научного полигона в дикое Пятизонье, разгуливать по которому в одних трусах и кедах я не рискнул бы ни летом, ни тем паче зимой.
Понятия не имею, кто придумал снабжать военные вертолеты аварийными капсулами, но носитель этой светлой головы заслуживает того, чтобы ему поставили памятник. Выбрав себе из нескольких комплектов одежды и обуви подходящие по размеру зимний пилотский комбинезон и ботинки, я оценил критическим взглядом обмундирование Черного Джорджа и решил, что оно вполне сносное и в замене не нуждается. Надеваемые под доспехи пехотные армейские комбезы — и зимние, и летние, — прочнее и удобнее пилотских. И попади к нам в плен не ученая крыса, а чистильщик, чья комплекция была бы соразмерна с моей, я без зазрения совести отобрал бы у него одежду, а из капсулы взял бы лишь походный ранец и оружие. Вернее, два ранца и две пушки, поскольку Жорику также нужно было чем-то питаться и отстреливаться от врагов.