Лед и фраки
Шрифт:
Широко открытые воспаленные глаза с ужасом следили, как взлетают с поверхности ледяного поля каскады искрящихся пылинок. Пылинки складываются в огромные, горящие самоцветными каменьями, буквы. Буквы загораживают горизонт и медленно движутся на палатку радиостанции. А из шороха льдин над треском полей и торосов вылезает тонкий, пронзительный писк бесконечной цепочки огромных, длинных, как полярный день, тире и крутящихся, сверкающих, как бессмысленный солнечный диск, точек. С писком, переходящим в пронзительный, оглушающий визг, огромные точки и тире втягиваются в разрывающийся от ужаса череп.
Вебстер хватался
9. Радист Оленных слушает
Оленных с недоумением вслушивается в беспорядочный перезвон пискливых сигналов. Он даже прервал было запись. Но сигнал снова настойчиво повторялся. Оленных взял карандаш и докончил строчку.
— Черт их знает, может быть какой-нибудь шифр.
На бланке стояло:
808… 808… 808… Слушайте, слушайте, слушайте… Нью- Йорк Нейшелен банк, немедленно переведите Осло, Норвежский банк текущий счет доцента Зуль семь тысяч долларов. Вебстер… Переведите семь тысяч долларов… Пищи было только на шесть суток, осталось теперь на одни сутки…
После нескольких строк беспорядочного сочетания знаков Морзе следовало полное повторение того же самого текста. В конце приписка:
Нам нужна немедленная помощь. Внесите мои семь тысяч долларов в фонд спасательной экспедиции. Вебстер.
Оленных все это казалось бредом сумасшедшего. Однако, поскольку перед депешей стояли взывающие, тревожные сигналы бедствия, международная солидарность всех путешествующих требовала от него довести до сведения капитана и этот бред.
Пробираясь килевым коридором к каюте Хансена, Оленных столкнулся с Зулем. В депеше упоминалось имя доцента, и Оленных решил показать ему радиограмму:
— Посмотрите-ка, господин доцент, у вас нашелся какой-то благодетель; что-то вроде американского наследства — семь тысяч долларов.
Зуль изумленно посмотрел на радиста.
— Что вы хотите сказать, господин Оленных?
Он взял у радиста бланк и внимательно прочел радио. Ни одним движением, ни звуком он не выдал того, что содержание этой странной депеши если и не вполне ему понятно, то, во всяком случае, в какой-то мере с ним действительно связано. Равнодушно возвращая листок, спокойно заметил:
— Я думаю, что вы просто-напросто захватили в одно радио отрывки из нескольких сообщений. Весьма возможно, что часть содержания действительно относится ко мне; вероятно, какие-нибудь старые долги. А кто такой этот Вебстер?
— Право, не знаю, — покачал головой Оленных, — я думал, что вы это объясните.
— Нет, я не знаю. Вероятно, какой-нибудь незадачливый промышленник, попавший в тиски льдов. Во всяком случае, мы ничего не можем сделать для него.
— Пойду все-таки покажу капитану, — пожал плечами Оленных, потерявший уже всякий интерес к непонятной депеше. Хотя он и мог дать голову на отсечение, что с его стороны здесь нет никакой ошибки и текст передан с одной станции.
Зуль молча поглядел вслед радисту и пошел своей дорогой, задумчиво покручивая кончик бороды.
10. Зуль и филантропия
К вечеру того же дня Фритьоф Хансен получил от радиста Оленных еще одну радиограмму, повергшую его в окончательное недоумение. Отпустив радиста, старик долго вертел в руках бланк, несколько раз порываясь снять телефонную трубку. Но рука его останавливалась на полпути.
Наконец Хансен решительно взял трубку и вызвал главную рубку.
— Нельзя ли отыскать и прислать ко мне доцента Зуля… Прошу вас, если можно, теперь же… Да, можно разбудить.
Через несколько минут, покручивая привычным движением бородку, в капитанскую кабину входил Зуль. Он шел не спеша, его движения были нарочито спокойны. Только выпуклые глаза быстрым беспокойным движением могли выдать волнение, но и они прятались за толстыми стеклами очков.
Внимательно следя за каждым движением Зуля, Хансен не мог найти ни одной шероховатости, за которую можно было зацепиться. А зацепиться очень хотелось. Трудно было допустить мысль, что и второе радио, переданное с дрейфующей льдины самим капитаном Билькинсом, содержало в заключительной части еще одну ошибку. А там сообщалось, что радист «Наутилуса» Вебстер сошел с ума. Если это обстоятельство и давало ключ к источнику полученной утром радиограммы, то ни в какой мере не служило объяснением ее странного содержания. Напротив, старика это наводило на самые грустные размышления. Ему хотелось найти кончик клубка, чтобы добраться до скрытого за приспущенными тяжелыми веками доцентовых глаз.
— Садитесь, доцент, — мягко сказал старик, — могу вас порадовать: мы имеем радио с точным местоположением ваших спутников — экипажа «Наутилуса». Правда, они находятся, по-видимому, в отчаянном положении и, судя по всему, потерпели много невзгод, прежде чем оказаться на дрейфующей льдине, но все же, я думаю, их положение не безнадежно.
Хансен говорил, глядя в иллюминатор. Он умолк, барабаня по столу костяшками худых крепких пальцев.
— Да, конечно, — выдавил из себя Зуль, — положение их не так плохо.
Хансен покосился в сторону доцента.
— Почему вы думаете, доцент?
— Они ведь хорошо снабжены. Подводная лодка — это не самолет и даже не дирижабль.
— В том то и дело, дорогой доцент, что они лишились почти всех запасов и даже теплого платья. Я не знаю подробностей катастрофы, но, по-видимому, она имела место в совершенно исключительных обстоятельствах… Капитан Билькинс не может объяснить, каким образом весь экипаж оказался запертым в подводной лодке…
— Н-да, это бывает, — промычал Зуль, — вероятно, какое-нибудь повреждение люка… Во всяком случае, все живы и здоровы — это главное…
— Нет: в лодке один сошел с ума, один застрелился и один убит сумасшедшим… Еще один сошел с ума уже на льду… это радист Вебстер.
Как ни мгновенен был взлет тяжелых век, судорожно приоткрывших выпуклые серые глаза доцента, Хансену этого было достаточно. Старик отошел от окна и уселся против доцента.
— Кстати, доцент, вы не знаете этого радиста?
— Постольку, поскольку видел его на лодке.
— Бедняга! Помешаться на каких-то долларах…
На этот раз Зуль внимательно уставился на грустное лицо Хансена. В движении глубоких борозд, перепоясавших лоб и окруживших тяжелыми крыльями времени и невзгод рот исследователя, доцент пытался разгадать содержание этой пустой фразы, столь несвойственной суровому старику. Но на этот раз Зуль оставался ни с чем. Лицо старика было неподдельно спокойно.