Лёд и пламень, или Вечный поединок с самим собой
Шрифт:
Да я знал это: драуги или драугры, были не только утопленниками, но и сухопутными воинами, и земледельцами северных стран. Насколько я понимал, разница между ними и инфери состояла в том, что инфери призывал к жизни котёл Перерождения, а драуги возвращались в эту жизнь самостоятельно.
– Благодарю тебя, Хёскуль драуг! – негромко проговорил я уже в спину скрывающемуся за деревьями белому коту.
Доррен всё ещё стоял, бледный и взволнованный. Почему его так взволновала новость о том, что инфери снова появились, и тем более вышли из-под контроля.
Лаурендиль тронул меня за рукав и отвёл в сторону.
– Ну ладно, бугул-ноз и драуги действительно могут нам помочь, но зачем принимать услуги от этого… – он махнул рукой в сторону поляны, – отверженного? Он, насколько я понял, не только отлучён от Белого совета магов, но и отвержен всеми людьми.
– Я не первый год имею дело с отверженными. Они здорово помогли нам в прошлую войну с магами. И, честно говоря, мне их просто жаль. У них же нет ни друзей, ни родичей – все отвернулись от них. Разве такой ценой нужно расплачиваться за единожды совершённую ошибку?
– За всё в этой жизни приходится расплачиваться, – философски заметил эльф, – а ошибки иногда оказываются роковыми даже для магов.
– Я считаю иначе: любому оступившемуся надо дать шанс исправиться, но к чему спорить? Каждый всё равно останется при своём мнении.
– Да, только не жалуйся, когда он вонзит тебе нож в спину!
– Об этом не беспокойся, с предателями у меня разговор короткий.
и я быстро вернулся на поляну, где тут же был встречен вопросом от Герреда.
– Надеюсь, инфери ты призывать не будешь?
– Во-первых, я не знаю языка Варатхэ, чёрного наречия, которому они подчиняются, а во-вторых, если часть их них больше не подчиняется тёмным магам, я вообще не понимаю, как можно с ними о чём-нибудь договориться.
– А ты уверен, что слова этого Хёскуля правда? – скептически спросил эльф.
– Такие существа, как он, врать не будут.
– Ха, не будут, они же ненавидят живых и при первом удобном случае попытаются…
Дымка вновь колыхнулась. Лаурендиль заметил и это, и мой настороженный взгляд, и характерный жест, которым все бывшие на поляне, призывали эльфа к молчанию, и краска медленно отхлынула от его лица.
– П-прости меня, пожалуйста, Хёскуль! Я… я не имел в виду, ничего…
Лёгкая дымка качнулась, словно кивнула. Драуг принял извинения.
Он-то принял, но несчастный Лаурендиль ещё долго не мог прийти в себя от пережитого ужаса. ему слишком хорошо были знакомы легенды о том, что случалось, если оскорбить драуга…
Было видно, что Доррен хочет что-то сказать. Он несколько раз подходил к нам, качал головой, но потом, видимо, решив, что к словам отлучённого вряд ли прислушаются, снова отходил и так и не решился заговорить. Я заметил его нерешительность, но не стал спрашивать, в чём дело, захочет, сам скажет. Интересно, за чем же Лаурендиль привёл его с собой. В этот момент, оправившийся Лаурендиль, непочтительно бросил, обращаясь к Доррену:
– Эй, отлучённый, а чем ты можешь помочь? Ты же лишён магической силы.
– Да, но я знаю тайные тропы в горах. Когда я был рабом у гоблинов… – он замялся, и я впервые заметил, что он был абсолютно седым. Молодое лицо человека лет тридцати обрамляла копна длинных абсолютно седых волос, а на шее виднелись глубокие шрамы, явно от верёвок или, что вероятнее, цепей.
– Когда я бежал из гоблинских рудников, мне пришлось долго плутать по горам, прежде чем я выбрался на равнины. Ещё тогда меня не отлучили, и среди моих магических способностей одним была память. Надеюсь, я не утратил её после того, как… – он смутился и умолк окончательно.
Торгрим и я взглянули на отлучённого с немым почтением. Примолк даже недоверчивый эльф, а гном смотрел на Доррена широко открытыми глазами.
и я вдруг отчётливо понял, что все мы, пятеро, а, возможно, множество других понимаем и знаем об этой жизни нечто большее, чем любой простой обыватель. Мы смотрели в глаза тьме, мраку смерти, боролись с туманом лжи, обволакивающему сердца, ощутили горечь предательства и почувствовали вкус мести. Отныне мы все были связаны воедино незримой цепью, цепью боли, утрат и страданий. Не говоря ни слова, мы, все пятеро, в едином порыве сделали шаг вперёд и сплели наши руки. Несколько минут мы стояли в гробовой тишине, а потом в один голос произнесли на распев:
– Клянёмся светом солнца и пламенем, горящем в сердцах наших, клянёмся водами морскими и кровью горячей, что струится по жилам, клянёмся ветром вольным и дыханием нашим чутким, клянёмся блеском звёзд высоких и сиянием очей наших, клянёмся защищать друг друга, как самого себя, клянёмся помогать друг другу, клянёмся выполнять волю товарища, как свою собственную! Да не разорвать отныне этих уз, и даже смерть не властна над ними, дабы нерушимы отныне станут узы верности, связующие нас! клянёмся!
Мы даже и не подозревали, что подобную клятву произносили в эту минуту представители разных народов и рас, столь не похожих между собой по облику, характеру, обычаям, верованиям и привычкам, произносили, дабы скрепить нерушимой клятвой, связать воедино те крохи тепла и надежды, что продолжают тлеть в сердцах живых, пока стоят круги этого мира. Отныне судьбы всех живущих были связаны единой нитью, нитью судьбы, которую пряли безжалостные северные норны, алой нитью, имя которой – война, а словом, связывающим в узел нити судеб, отныне стало слово «Честь»!
Опустив руки и разойдясь по поляне, мы продолжили прерванный разговор, но я то и дело замечал, что мои друзья поглядывают друг на друга как-то по-новому. Произнеся клятву верности, все мы стали немного другими, обновлёнными. Глаза у моих друзей сияли каким-то неземным светом, у меня, видимо, тоже, потому что то и дело ловил на себе восхищённые взгляды. Из задумчивости меня вывел эльф, сказавший:
– Помимо Оррод нас ожидают и другие напасти, вернее, не нас, а людей. Потусторонние твари, выпущенные магами в этот мир для уничтожения себе подобных, то есть людей-магов.