Лед и пламень
Шрифт:
В. И. Ленин высоко ценил революционные заслуги Морозова и вёл с ним переписку.
После выхода из тюремного заключения Морозов стал заниматься научной деятельностью. В 1923 году Совет Народных Комиссаров РСФСР по инициативе В. И. Ленина передал Н. А. Морозову Борок в пожизненное пользование. Николай Александрович высказал пожелание, чтобы в имении было организовано научное учреждение, и сам стал в нём первым, тогда единственным, учёным. В 1931 году через имение проезжали две научные экспедиции, и, посоветовавшись с их участниками, Морозов передал Борок Академии наук СССР.
Когда в предвоенные годы Советское правительство утвердило план создания «Большой Волги», Президиум АН СССР решил учредить в Борке Верхневолжскую базу, преобразованную затем в биологическую станцию «Борок». Было это весной 1939 года. Таким образом, перед коллективом «Борка» в первый период была поставлена задача изучения влияния водохранилища на окружающий ландшафт. В ту пору велись главным образом ботанические исследования. Станции было присвоено имя Н. А. Морозова, который скончался в Борке 30 июля 1946 года.
Дом, где жил Н. А. Морозов, превращён в музей. В нём хранятся собрание научных трудов и литературных произведений, многочисленные рукописи, коллекции, письма Николая Александровича. Среди них письма Н. А. Морозова В. И. Ленину, Н. К. Крупской, Ф. Э. Дзержинскому, М. Горькому и другим выдающимся государственным и партийным деятелям и учёным.
Комиссия наша взялась за работу и убедилась вскоре, что научная продуктивность станции крайне мала. В то время биостанцию возглавлял крупный ботаник, очень авторитетный учёный по луговым растениям, член-корреспондент АН СССР А. П. Шенников. Но Шенников жил в Ленинграде, работал в Ботаническом институте, нёс большую преподавательскую нагрузку в университете. В «Борке» бывал редко и приезжал ненадолго. В штате станции числилось восемь научных сотрудников, только один из них был коммунистом.
Вообще же кадры станции оставляли желать много лучшего. Здесь нашли приют разные, в том числе и очень далёкие от науки, люди. Где уж тут было говорить о продуктивной научной работе! Та работа, которая велась, относилась в основном к луговому хозяйству. А Рыбинское море? Нам показали более двух тысяч проб планктона, собранных в течение трех лет в водохранилище, но так и не обработанных и, конечно, пропавших. Сотрудники станции упустили благоприятный момент и не начали изучать режим и биологическую жизнь в Рыбинском водохранилище с момента его заполнения. Да и дальнейшая их работа не была направлена на изучение хозяйственного использования водоёма.
Когда члены комиссии после обследования разговорились, мнения разошлись. Щербаков и Незговоров считали, что Академия наук должна отказаться от биостанции:
— Пусть принимают «Борок» местные организации и превращают в зональную сельскохозяйственную станцию…
Мы с Никольским были другого мнения.
— Это же настоящая жемчужина, — доказывал Георгий Васильевич. — Какую работу здесь можно развернуть! Надо только руки приложить.
В конце концов, после долгих споров мы пришли к выводу, что «Борок» следует сохранить, но провести перестройку научной деятельности и коренную реконструкцию материальной базы…
Так мы и доложили Отделению биологических наук АН СССР, когда вернулись в Москву, а затем и на заседании Президиума АН СССР. Это заседание состоялось 4 января 1952 года, и мне пришлось выступить как докладчику от имени комиссии. Я рассказал о плачевном состоянии станции, о нуждах и перспективах её развития. Высказал мнение комиссии, что недостатки в работе станции могут быть устранены только тогда, когда коллектив возглавит опытный директор, при условии, если ему будет помогать дружная и сплочённая партийная организация. В заключение сказал:
— Перед нами два выхода: либо закрыть станцию, признать, что мы бессильны навести порядок, либо помочь «Борку» людьми и средствами, пересмотреть тематику работ так, чтобы здесь была создана образцовая база для разработки проблем, связанных с насущными нуждами народного хозяйства. Комиссия считает, что станция должна быть сохранена.
Когда обсуждение подходило уже к концу, выступил А. В. Топчиев:
— Все предложения комиссии я предлагаю принять и записать в постановление Президиума академии. Но надо решить вопрос о директоре станции. Шенников давно уже просил освободить его от должности директора станции, и, видимо, надо пойти ему навстречу…
Члены Президиума согласились с ним. Топчиев продолжал:
— Найти для «Борка» директора не так-то просто, это потребует времени. Я предлагаю попросить Ивана Дмитриевича принять па себя временно обязанности директора биостанции, энергично развернуть там все мероприятия, которые наметила возглавляемая им комиссия, а тем временем мы подберём директора. Само собой разумеется, ОМЭР остаётся за Папаниным.
Я поблагодарил и сказал, что на короткий срок согласен возглавить станцию и постараюсь привести её в должный вид, но для этого нужны особые полномочия, выше, чем права директора станции, в то время весьма ограниченные.
— Мы назначим вас одновременно уполномоченным Президиума академии по вопросам реконструкции и строительства станции «Борок», — сказал президент.
Вот так состоялось моё «крещение» на новую должность. Я думал, что буду заниматься «Борком» год, от силы два, построю за это время несколько домов, приобрету для станции исследовательские суда, приглашу хороших научных работников и с чистой совестью передам станцию другому директору. Но два года превратились в двадцать лет. Я отдал «Борку» так много времени, здоровья и сил, он настолько прочно вошёл в мою жизнь, что все пятидесятые и шестидесятые годы я не представлял своей жизни без «Борка». Обязанности директора я выполнял безвозмездно. Зато хлопот и нахлобучек было с излишком.
Чтобы успешно вести исследовательские работы на Рыбинском водохранилище и по Волге, нужны были хорошие научные работники. Но им в Борке негде было жить. Недаром же А. П. Шенников писал в Президиум АН СССР, что «весьма существенным препятствием к приисканию квалифицированных сотрудников является полное отсутствие в Борке свободной жилплощади».
О том, как нелегко было с жильём, свидетельствует сохранившееся у меня письмо, которое я 17 февраля 1953 года посылал прорабу II. И. Лапину и копию А. А. Остроумову, исполнявшему тогда обязанности заместителя директора биологической станции.