Лед и пламя Тартара
Шрифт:
– Так почему ты не думал говорить о любви? – повторила Ирка, не дождавшись мгновенного ответа.
– Потому что ты сама о ней заговорила. Если девушка говорит «Только посмей меня поцеловать!» человеку, который просто проходит мимо, это хороший знак.
Ирка насупилась. Ей пришло в голову, что Матвей прав. Чаша весов, пока клонившаяся в пользу недоступного Мефа, задумчиво дрогнула. Нет, не перевесила, разумеется, но все же какое-то движение чаш определенно наметилось. Все, что нужно было сделать Багрову, это таинственно замолчать или, еще лучше,
– Не возражаешь, если я задам один теоретический вопрос? Как часто с тобой можно говорить о любви? – спросил он.
Весы вновь застыли.
– Каждую третью пятницу месяца, при условии, что день солнечный и не идет дождь, – ответила Ирка небрежно.
– Ты не любишь дождь?
– Люблю, и не хочу, чтобы мне мешали слушать стук капель по крыше.
В комнату спиной вперед вошел Антигон. Он, пыхтя, тащил тяжелый стул. Не заметив Багрова, кикимор налетел на него и, уронив стул себе на ласту, сердито заорал, не разбирая, кто прав, кто виноват:
– Че пхаешься, некромаг? Ща как пхну – в Тартар кувырком учешешь!
– Антигон, нельзя говорить «пхну и пхаешься»! Это нелитературно! – заявила Ирка. В ней вновь проснулась ворчащая отличница.
Она закончила есть ананасы и нахлобучила банку на древко копья.
– Как тебе рекламная картинка? Валькирия и банка из-под ананасов. Это круче, чем Геракл, смолящий в ожидании гидры «Беломорканал», – сказала она.
Настроение у нее прыгало как кардиограмма. Видно, день был такой, или в гороскопе приблудилась пара лишних планет.
Багров изучающе взглянул на нее.
– Ирка, ты чудо! Жалко, что у меня нет Карандаша Непроизнесенных Слов!
– Что еще за карандаш? – поинтересовалась Ирка.
– Простенький артефакт, но полезный. Замещает сказанные кем-нибудь слова, меняя их на любые нужные. Опровергает пословицу: «Слово не воробей». Ну, например, ты говоришь мне, что терпеть меня не можешь, а я чирк-чирик на бумажке карандашиком и ты совершенно стихийно начинаешь шпарить: «О, Матвей, лучше тебя никого нет! Ты само совершенство! Давай пойдем в загс и распишемся баллончиком у него на стенах!»
– Ну разве что баллончиком, – сказала Ирка.
– А теперь кроме шуток: если ты не будешь со мной, я отдам эйдос мраку! Не сейчас, так когда-нибудь...
Ирка фыркнула. Вновь этот Багров одной неудачной фразой утрачивает достижения десятка предыдущих.
– Дешевая пугалка! Если я позволю тебе один раз меня шантажировать, ты будешь делать это всю жизнь. Скоро дойдет до того, что ты станешь требовать яичницу на завтрак, угрожая суицидом. Ну и отдавай!
– Я серьезно.
– И я серьезно. Любить – это терпеть человека и уважать в нем личность. То же, что ты зовешь любовью – это лишь зоологическая искра, которая через год-два погаснет, когда сожжет всю траву, и оставит нас на пепелище, – сказала Ирка не без пафоса и тотчас напряглась, поймав ироничный взгляд Матвея.
– Ты это нигде не позаимствовала? – спросил он.
– Позаимствовала? Что ты имеешь
– Ну фраза какая-то не твоя. Точно из женского журнальчика.
– Ты хам!
– Не хам, а некромаг.
– Разве это не одно и то же?
– В какой-то мере одно, хотя и проясняет разные стороны понятия, – загадочно сказал Багров.
Антигон, давно оставивший в покое стул и протиравший медный поднос, внезапно с грохотом уронил его.
– Что это было, коллега? – нравоучительно спросила Ирка.
Кикимор, упав на колени, в страхе показывал пальцем на люк. Ирка выглянула и ощутила сильное головокружение. Виски ей сдавило медным жарким обручем. Переносица откликнулась тупой болью и ощущением чего-то железного. «Кровь, наверное, сейчас пойдет», – подумала она равнодушно.
В белом молочном тумане на поляне медленно проявлялись фигуры. Ирке потребовалось не больше трех секунд, чтобы понять, кто это. Валькирии и их пажи.
Вот могучая Таамаг с таким разворотом плеч, что рядом с ней ее громадный оруженосец – что, неужели, снова новый? – кажется недоношенным баскетболистом.
Вот валькирия дробящего копья Сэнра, а с ней рядом – валькирия ужасающего копья Радулга с коротким рубцом на щеке. Ирка узнала их по прямым, длинным волосам, таким темным, что даже вороново крыло показалось бы в сравнении белым. В Москве такие волосы вообще не встречаются. Только в южных городах, да и там они наводят на мысль о краске. У Сэнры и Радулги тоже есть оруженосцы – молодые, подтянутые, в офисных костюмах, в поблескивающих очочках, с настороженными умными лицами. Их отличие в том, что они неотличимы.
Вот рыжая, с очень белой кожей Ильга. Вот Фулона, валькирия золотого копья. А вот миниатюрная хрупкая Хаара! Движения ее так красивы, так умеренно мягки, что глаз не оторвешь. При всем том даже собственный оруженосец боится ее до дрожи. Еще бы – Хаара воинствующая феминистка и не принимает от мужчин никаких услуг. Если бы в метро кто-то вздумал подняться, чтобы уступить ей место, эта хрупкая и милая девушка сломала бы ему нос. Но если бы тот же человек, к примеру, не уступил бы место старушке, Хаара оторвала бы ему голову вместе с позвонками и выкинула в тоннель. Ох, до чего тяжело иметь дело с не в меру деятельным добром!
Под стать Хааре и Филомена. Ладная, подвижная, стремительная. Кажется, сила переполняет ее и пытается найти выход. У Филомены, единственной из всех валькирий, в руках копье. На Иркин вагончик она смотрит задиристо.
Ирка рада была увидеть среди валькирий толстую Бэтлу и ее упитанного оруженосца. От этой парочки веяло чем-то родным. Под испепеляющим взглядом Филомены Бэтла поспешно доедала булку с маком. Оруженосец пытался загородить ее спиной и одновременно протягивал ей пакет с соком, чтобы Бэтла могла запить. Потом так же незаметно он сунул Бэтле в руку надкусанное яблоко. Холеные Сэнра и Радулга смотрели на нелепую парочку с брезгливым недоумением. Их лощеные офисные пажи переглядывались с неуловимой снисходительностью.