Лед. Чистильщик
Шрифт:
Оттолкнувшись от умывальника, я подошел к двери и осторожно выглянул в коридор.
Тишина. Пустота. Темнота. Ну – не совсем темнота. Без фонарика вполне можно обойтись.
Дозарядив обрез, я в обход центрального холла прокрался к выходу на перрон, выскочил на улицу, и кожу немедленно обжег холод разлитой в воздухе магической энергии.
Надо убираться отсюда, пока передозировку не схватил.
Выйдя из-под перехода-конкорса, я глянул в небо, и вид скручивавшихся в гигантскую воронку тяжелых снеговых облаков буквально вдавил меня в асфальт.
Изогнутое зеркало границы свертка колебалось метрах в двухстах от вокзала, и чем ближе к нему приближался, тем сильней накатывала слабость. Ноги подгибались, приходилось опираться на вагоны и переводить сбившееся дыхание. Сердце давило, бок дергало, в голове шумело. Но медлить нельзя. Промедлю – здесь и останусь. Снежком присыпанный, ага.
Идти, идти, идти…
А потом мир вдруг кончился, и в воздухе задрожало мое собственное отражение. Бледное, с бескровными губами, припухшим носом и запавшими глазами. В одной руке опущенный стволом вниз дробовик, в другой нож с синевато-зеленым обоюдоострым клинком…
Нож?! Откуда?!
И вообще, что здесь…
Не успев вовремя остановиться, я врезался в призрачное зеркало; оно немедленно разлетелось на бессчетные осколки, и водоворот их обжигающе-холодных граней затянул меня во тьму.
Затянул во тьму, а вышвырнул на гравий невысокой железнодорожной насыпи. Я скатился с нее в густую траву и отрешенно уставился в самое обыкновенное, слегка подернутое серой дымкой смога небо.
Шевелиться не было сил. Да и не хотелось. Хотелось просто лежать, всем телом впитывая тепло летнего дня.
Лето – это хорошо. Куда лучше, чем промозглый холод царившей в свертке зимы.
Лежал бы так и лежал. Но нельзя.
Достав из нагрудного кармана штормовки телефон, я ткнул в иконку быстрого набора и поднес мобильник к уху.
– Ну? – ответил Шептало на вызов через три или четыре гудка. – Сделал?
– Шеф, усе пропало, – даже не пытаясь подражать интонациям Папанова, прохрипел я.
Шеф отозвался нецензурно. Сразу осекся, будто был не один, и уточнил:
– Что случилось?
Я рассказал. Владимир Николаевич помолчал, потом спросил:
– Ты где?
– К северу от вокзала, на путях.
– Сейчас заберут, – пообещал куратор и отключился.
Оно и к лучшему: разговаривать больше не оставалось сил. Кровопотеря, мать ее…
Земля подо мной раскачивалась все сильнее и сильнее, я прикрыл глаза ладонью и как-то совершенно незаметно для себя провалился в забытье.
Просто – раз! – и отключился. Даже обрез в рюкзак не спрятал…
Очнулся, когда начали грузить в автомобиль. Причем грузить крайне неосторожно. Не за руки, за ноги, но близко к тому.
– Вы совсем охренели, что ли? – возмутился я, разлепив веки. – Отпустите!
Парни кочевряжиться не стали и усадили меня на землю. Я оперся о порожек внедорожника и заполз на уже застеленное
Вот Виталий нехороший человек! У него товарищ весь в крови и беспамятстве валяется, а он о чистоте в салоне заботится!
Впрочем, какой я ему товарищ…
Охранники забрались в автомобиль, Виталий выкрутил руль и помчал нас в институт. По дороге я вновь провалился в забытье, но, когда приехали, сознание прояснилось, и мне удалось самостоятельно выбраться из внедорожника и улечься на дожидавшиеся меня во дворе НИИ носилки.
– Передай Шептало телефон и рюкзак. – Я протянул свой мобильник Виталию и скомандовал парням: – А теперь понесли!
И понесли, никуда не делись. Чуть ли не бегом оттащили в медкабинет, и там меня моментально взяли в оборот. С ходу сделали с десяток подкожных инъекций, напичкали таблетками и воткнули в вену капельницу для переливания плазмы крови.
Я от такого напора как-то растерялся даже. А там уже и куратор пожаловал. Бодрый, гладковыбритый, в новом костюме и свежей сорочке, пахший не табаком, а туалетной водой.
– Разговаривать можешь? – уточнил он, усаживаясь напротив моей койки.
– Да вроде.
– Ну и замечательно, – с нескрываемым сарказмом произнес Владимир Николаевич. – Ты башкой-то лишний раз не верти, болезный.
– Да нормально уже, отпустило, – прохрипел я, с трудом разлепляя пересохшие губы, сделал несколько глотков минералки и спросил: – Рюкзак передали?
– Да
– А снимки на телефоне?
– Скачали, – кивнул куратор и выложил мой мобильник на прикроватную тумбочку. – И отпечатки пальцев уже проверяем. Водительские права оказались фальшивыми, – пояснил он, – а семисотый «Ремингтон» с таким серийным номером в Россию не поставлялся. По «стечкину» эксперты пока ничего сказать не могут. Есть какие-нибудь предположения по личности стрелка?
– Никаких. Но его точно туда кто-то провел.
– Понятно.
– Комиссия прилетела?
– Прилетела, – скривился Владимир Николаевич. – И мне сообщать им о безвозвратной потере бласт-бомбы.
– Восстановлению не подлежит?
– Нет.
– Плохо. Меня когда выпишут?
– После обеда обещают.
– Это радует. – Сделав несколько глубоких вдохов, я зажмурился, но мир немедленно начал раскачиваться и пришлось открыть глаза. – Когда новую бомбу доставят?
– Завтра к вечеру.
– Время-то останется, чтоб эвакуацию успеть объявить? Если что…
– Если что, у нас в запасе останется чуть меньше суток. Поэтому лучше обойтись без всяких «если что». – Шептало подошел к зеркалу и вытащенной из внутреннего кармана пиджака расческой пригладил волосы. – Второго шанса никто не даст.
– Постараюсь, – пообещал я, обнадеженный тем, что меня не стали списывать со счетов. Понимаю – просто заменить некем, и все же, все же…
– Ладно, отдыхай. Мне на совещание пора. И да, – обернулся он на пороге, – пока есть время, подумай о том, что именно ты расскажешь нашим московским коллегам.