Лёд
Шрифт:
— Дух правит материей.
— Бывает и так, как слышал, хотя сам я на спиритические сеансы не ходок. Конкретно же, люты представляются бурятам пришельцами из Верхнего Мира: то, что прилетело сюда в тысяча девятьсот восьмом, прилетело с неба. А вот тунгусы с якутами говорят наоборот: люты — дети Подземного Мира. Первое, что вся эта чертовщина грохнула на севере, а север у них в головах каким-то макаром связывается с Нижним Миром, может быть потому, что там холоднее всего. Второе, они ведь вымораживаются из-под земли. Дети вечной мерзлоты. Абаасы — то есть, духи Подземного Мира, подземные тени, выпасающие там стада чудищ на железных лугах… Что?
— Ничего. Хорошая сигара.
— Такова вот их вера, Венедикт Филиппович. Как мартыновцы высматривают в лютах ледового Антихриста, или чего они там в конце-концов выжидают — так якуты опасаются пришествия наиглавнейшего люта-абааса, некоего Арсана Дуолая, Земного Брюха, Подземного Змея. Когда-то всех абаасов изгнали из Среднего Мира, а вот теперь они видят, что те возвратились. А вот что делают в связи с этим буряты? Вместо того, чтобы помочь их прогнать обратно, они служат Сибирхожето, которое только жиреет на лютах. Отсюда вам и духовная война между бурятами и якутами с тунгусами. Победоносцев ругался, упирался копытами, но, в конце концов, пришлось ему согласиться, вот и поставили везде тут эти трупные мачты. Видите ли, это плотина против душ враждебных шаманов, что нападают на бурят, и против духов-абаасов.
— Вы и вправду…
— Да что вы! Только дело даже и не в этом! Пока их не поставили, бурятские шаманы вообще не желали заглядывать на Дороги Мамонтов, а зимназовые предприниматели не давали Победоносцеву покоя, якобы, из-за этого они ежедневно теряют на этом миллионы, проигрывают бесчестным конкурентам, и так далее, и тому подобное — пока тот не сдался. А теперь, сами видите.
— Но как это связано с моим отцом…
— В этом-то вся и штука. Нет никакой возможности его найти, как только идти вдоль Дорог Мамонтов. Но на что мне была бы даже Карта Гроховского, если бы я не знал, по каким дорогам ходит Филипп Герославский, каковы его обычаи? Ведь даже если посчитать наиболее часто используемые дороги, гляньте, они обозначены тройной линией — ведь это же десятки тысяч верст!
— А те отчеты…
— Видите дату последнего? Полковник жандармерии Гейст, он начальник охранки по Иркутску, отсылает нас к полиции. Оберполицейместер — в свою очередь — к охранке. Мы уже подумывали сами нанять каких-нибудь местных следопытов, тунгусов. Но тут прибыл со своей историей инженер Ди Пиетро, и мы от идеи отказались. Тут же особый случай: вся штука не в том, чтобы вычертить карту Дорог как таковых, лют есть лют, их не различишь, сморозятся вместе, а разморозятся: на два, три, четыре. Кто из них кто? Все равно.А вот Отец Мороз — один, отдельный, особенный. Так что нам остается? Карта и набор координат. Ведь вы же математик, так? Так. Вот и будет к вам просьба наипервейшая, и задание — самое первое и очевидное, раз уж вы вообще собираетесь с отцом встретиться: возьмите все эти данные и рассчитайте для нас Дороги Мамонтов. Ну. Представьте, будто бы это уравнение, которое необходимо решить — а ведь должны решить — эти данные и Дороги Мамонтов, холодные уравнения, вашего отца. Рассчитайте!..
Худой сунул мне в руки толстую пачку бумаг. Я-оноглянуло на них, скорее всего, с миной, не свидетельствующей об особой интеллигенции, скорее всего — о болезненном отупении, потому что чиновник озабоченно повернулся к шкафу и быстро достал графин с водой и высматривал, во что бы налить.
Мяло бумаги в потных руках. Шесть на восемь, в ледовом походе, по земле, деревьям и мерзлоте.Ведь даже, когда считало, будто бы он удрал в какие-то сибирские дебри от розысков, и его только нужно будет отыскать без ведома Министерства Зимы — никак не предполагало, что само Министерство здесь беспомощно. Как поговорите, ну, и так будет хорошо.Когда мы теряем веру в могущество органов власти — что нам останется? И правда — только шаманы.
— Так насколько сильно он замерз?
— Не понял?
Блондин присел возле шкафчика в углу, нашел жестяную кружку, отставил, вынул фаянсовую.
— Ему измеряли температуру. В том рапорте…
— А! Не знаю. Эти вещи измеряются не так.
— Но ведь они сделали целых замера.
— Три вращательных термометра — потому что силу люта измеряют не температурой его льда, она у каждого одна и та же, и не температурой, что снимается с одного расстояния от него, поскольку она зависит от разности по отношению к температуре окружения, она же бывает: тут такая, а здесь совершенно другая. Измеряют градиент температуры, отсчитываемый по приросту в трех, шести и девяти аршинах от люта, лучше всего — по линии его перемещения, с фронта. Может, вам рюмку?
— Но ведь мой отец — не лют!
— Так ведь они этого не знали.
Громко треснули открытые пинком двери, в комнату вскочил похожий на бульдога старик в расстегнутом под шеей мундире высшего чиновника. Увидав блондина, выпрямлявшегося с графином в руке, он взялся под бока.
— Вон оно что! — просопел он. — Вон что вытворяете, только глаза отведу! Думаете, не запишу? Ну, погодите!
— Да пишите, чего желаете. ГаспадинГерославский…
— Это чье дело? Чья тут ответственность, а?!
Худой только пожал плечами.
Я-оноводило взглядом от одного к другому. Чем сильнее «бульдог» надувался и набухал бешенством, тем более блондин с почерневшими зубами успокаивался, утихал и, казалось, терял интерес ко всему событию; под конец, странным образом дернувшись, он отставил графин и отвернулся спиной, глядя через окно на небо-цветные купола собора.
— Идите со мной! — скомандовал старший чиновник. — Вещи забирайте с собой. Полномочный комиссар Шембух Иван Драгустинович. Почему вы не явились, когда вам было приказано?
— Я ожидал в секретариате, думал…
— Так долго?
Я-оноспрятало бумаги под тулуп. Шембух — настоящий Шембух — повел назад, через секретариат и предбанник секретариата, в свой кабинет. Здесь окна тоже выходили на монументальную церковь. Над двумя рабочими столами с ровнехонько уложенными бумагами склонился толстый татарин. Шембух прогнал его жестом руки. После чего указал на стул, предназначенный для просителей. Уселось. Хозяин, встав за столом, энергичным рывком открыл толстую папку и скрестил руки на груди.
— Десять двадцать восемь, — сообщил он, глянув на настенные часы. — По вашей причине я потерял добрые четверть часа, прежде чем вас вообще увидел; а перед тем потерял несколько недель.
— Я болел.
— Тогда следовало явиться и представить врачебную справку, — рявкнул Шембух через стол.
— Но ведь Зимняя железная дорога стоит, так что…
— А какое вам дело до той или иной дороги? Ваше собачье дело: явиться, доложиться и ждать приказа!