Лёд

Сорокин Владимир Георгиевич

Галина Уварова, 38 лет, депутат Государственной думы.

Вчера я получила неожиданный подарок от фирмы «LЁD» – комплекс с одноименным названием. Девятимесячная шумиха вокруг этого проекта закончилась благополучными родами – новый ребенок высоких технологий появился на свет. В присутствии мужа, сына и друзей я попробовала на себе действие этого «чуда XXI века», при помощи которого его создатели собираются «решить проблему человеческой разобщенности в нашем сложном мире». Надев шлем и включив аппарат, я стала ждать. «Чудо-лед», заправленный в механический молоток, стал долбить меня в грудь. Первые минуты прошли в тишине и в темноте. В состоянии ожидания в кромешной тьме человек обычно начинает что-то вспоминать. Я почему-то вспомнила, как отец однажды повез меня в деревню, к своим родственникам. Мне было лет десять. И там эти родственники специально для нас зарезали теленка. Его звали Борька. И я видела в чулане его голову. И мне было жутко и страшно. Я убежала из чулана. А за обедом моя деревенская тетя вдруг меня спросила с улыбкой: «Ну что, вкусный Борька?» И я заплакала. Потом мне вдруг стало жутко тоскливо. И я в этом чертовом шлеме стала рыдать. Видимо, сказались последствия нервного напряжения во время избирательной кампании. Муж стал теребить меня за плечо, но я грубо оттолкнула его, чего никогда себе не позволяла. Потом слезы хлынули еще сильнее, потоком. Я просто изнемогла. Когда это кончилось, возникла картинка – мы все стоим в круге, взявшись за руки. Голые. И все вокруг вдруг стало исчезать. И мы превратились в лучи света

Сергей Кривошеев, 94 года, пенсионер.

Меня очень порадовала и обнадежила система «LЁD», подаренная мне безвозмездно. Благодаря ей я ощущаю бодрость и оптимизм. Я испробовал ее 18 октября. Подробно: в 14.30 я подключил все, сел на стул. Мне помогали: сын, жена сына. Сначала ничего не было. И я ждал. И потом я почувствовал беспокойство. Но оно было приятным. И главное: я многое вспомнил, что совсем забыл. Я вспомнил 1926 год,

как я мальчиком пошел с отцом на охоту. Это было под Вышним Волочком на озерах. Отец и трое его приятелей-сослуживцев охотились на уток. И за утро они настреляли почти полную лодку уток. Лодка была в камышах у берега. Я сидел в этой лодке. А две наши собаки, Антанта и Колчак, плавали за подбитыми утками, если те падали в воду, или искали их в камышах. А потом охотники позвали собак к себе, и я остался один в лодке с мертвыми утками. И мне непонятно отчего стало очень жалко уток. Они были такие красивые. Но самое страшное понял я тогда: их уже никогда и никто не сможет оживить. И я ужасно плакал. Плакал и терял сознание. И опять плакал. И очень устал. А очнулся я на берегу огромного озера. Я стою с людьми. И мы все легко переходим в совсем чистый свет

Андрей Соколов, 36 лет, временно безработный.

Вас бы, гадов, перевешать за члены, чтоб вы людям не гадили. Этот ЛЕД вонючий изобретение жидо-масонов, которые хотят поработить все человечество. Россию и так унизили, распяли и хотят распилить на куски и продавать, как медвежью тушу, а тут еще и гадят в ментальной сфере. Выбирают «нужных» людей, раздают эту гадость даром. Но я не удобный человек для блядства! Эта система ебаная – опиум для русского народа. На него хотят подсадить всех нас, а когда мы станем как дебилы – введут войска ебаной ООН и приставят нам пушки к Кремлю. И будем по-английски говорить. Система блядская: сначала я весь обрыдался, потому что вспомнил, как сестренку хоронил, когда ее током на ферме убило, а потом хуйнища пошла – с голыми блядями и лидерами стою! И не стыдно никому. А главное – и мне не стыдно. А потом – все исчезает, и что-то вроде такого яркого света

Антон Белявский, 18 лет, студент.

10 сентября сестра сказала мне, что я – один из 230, кому фирма «LЁD» дарит свою суперсистему. Я сначала не поверил, но сестра показала мне газету, где было это написано. Это было классно! Я столько слышал про эту систему, о ней постоянно говорили по ТВ, писали в газетах и журналах. Я видел репортаж о фирме «LЁD», про ее необычную историю, про то, как они в Сибири организовали мощное производство синтезированного Тунгусского льда и что фирма очень богатая, а русская доля там всего 25 % и что они хотят произвести революцию в видео– и киноиндустрии, разрушить старое кино, сделать что-то совсем крутое, что всем посносит крыши. И мне позвонили, а потом привезли коробку. Мы с сестрой открыли ее, там был компьютер, шлем и нагрудник. И еще такой кейс-холодильник. А в нем 23 кусочка льда. Я снял майку, сел на диван, сестра мне помогла надеть нагрудник. Я вставил в молоток кусочек льда, подсоединил компьютер, шлем, включил все в сеть, надел шлем и врубил систему. Шлем вообще по дизайну классный, прямо как у Дарта Вейдера. И внутри так голове комфортно, мягко. Сначала ничего не было. Только молоток стал долбить меня льдом в грудь. Но это было совсем не больно. Я расслабился, сижу, в шлеме темно, как в танке. Минута, две, пять. Ничего! И я уже подумал – точно, это наебалово. Сестра сидела рядом, я уже сказал ей: «Машка, нас обули!» А потом вдруг почему-то вспомнил один случай. Я в 14 лет впервые заболел астмой. И самый первый приступ у меня случился под утро. У нас под окнами прокладывали какую-то трубу, и эти козлы начинали долбить асфальт чуть ли не с пяти утра. А у них был компрессор для отбойных молотков, они его врубали, и он начинал так ритмично тарахтеть – тук, тук, тук! И вот тогда мне утром приснился сон: будто эти козлы запустили компрессор, а шланг подсоединили к нашей форточке. И сосут у нас воздух из квартиры. У нас была однокомнатная квартира, мама с Машкой спали у окна, а я на раскладушке у серванта. И будто я просыпаюсь и вижу, что мама и маленькая Маша уже почти задохнулись. И лежат как мертвые под этой форточкой. И я вскакиваю и ползу к ним, потому что сам еле дышу, и начинаю их трясти. А они умирают на моих глазах. И это так страшно, что я ничем не могу помочь, а этот чертов компрессор высасывает воздух и стучит: тук, тук, тук! И я хватаю стул и кидаю в окно. А оно не разбивается. И я стучу кулаками по стеклу изо всех сил, но разбить не могу. И вдруг понимаю – все! Они обе умерли! И их никогда уже не оживить. И я так рыдаю, так рыдаю! И я начал рыдать. Так сильно, так долго, что сестре даже страшно стало, она потом рассказала, что меня всего корежило просто. И это продолжалось, продолжалось, а потом я как бы стал уставать, и совсем устал, и мне так стало хорошо и спокойно, и будто ничего не колышет, все по барабану, и так кайфово внутри. И – раз! Картинка засветилась: я стою на охренительном острове. Он такой большой, как скала. Вокруг море. Солнце, небо яркое голубое, свежий такой воздух. И я стою в таком огромном круге с голыми людьми, и мы все держимся за руки, как дети. И нас много-много. А потом вдруг я точно понимаю: нас ровно 23 000. Ровно! И это меня прямо как-то вставило – хоп! И в сердце так стало сосать как-то, но по-хорошему, кайфово. И понеслось, словно в сердце такая труба, понеслось со свистом. И вдруг я почувствовал сердца всех этих людей. И это такое странное, но очень классное чувство, что мы все – единственные, которые есть на земле. И начали как бы разговаривать сердцами. Но это не такой обычный разговор, когда сообщаешь что-то, а тебе отвечают, типа: «Ты кто?» – «Я Антон». – «А я Володя, привет». Не в таком духе. А такое общение без слов, но очень сильное. И потом мы все стали сердцами так вибрировать: раз, два, три… Это было так классно! И когда дошло до двадцати трех – вот тут… у меня просто слов нет! Вдруг все вокруг стало растворяться, как бы исчезать навсегда, и мы тоже – раз и растворились в таком нежном свете.

Макс Алешин, 20 лет, анархист.

Когда я получил систему «LЁD», то сразу решил пробировать ее в нашей коммуне. Это такой крутой выселенный дом. Его будут реставрировать и потом заселят буржуями. Там нет ничего, даже электричества. Но мы эту проблему решили – подсосались ночью к соседнему ларьку. И я влез в этот шлем, подключился. Сначала – охуенно темно и молоток этот ледяной хуярит меня в грудную кость. Чувство такое обломное, не в кайф. Потом какая-то хуйнища полезла в голову: воспоминания совсем древние. Будто я еще в Электростали, пацан маленький, выбегаю утром в наш двор, а там зима охуенная, сугробы, дети разные гуляют с мамашами. А моя мать – дворничиха. И она возле третьего подъезда ломом колет лед: хуяк! хуяк! хуяк! Приятный звук такой. А я иду по двору, как космонавт, на хуй: меня бабка одела в кучу одежи, как кочан капусты. А на ногах валенки с галошами, под ними снег хрустит, как сахар. А в руке у меня лопатка, и я подхожу к сугробу и начинаю из него лопаткой делать космический корабль – копаю, копаю, а мать все колет и колет. И вдруг я дико хочу ссать, потому что перед выходом не поссал, потому что дико хотел гулять. А идти ссать домой не хочется – подниматься на четвертый этаж, потом бабка меня распакует, поведет в сортир, дико все долго. И я копаю, копаю, а мать все колет и колет. А потом я начинаю ссать в валенки, даже не ссать, а так понемногу подпускать. И так тепло в валенках. Но потом вдруг как-то хуево. И я копаю палубу, а сам начинаю хныкать от злости. А мать колет и улыбается мне. И я вдруг начинаю рыдать. Блядь, так сильно, что ничего не вижу, в сугроб валюсь и реву, реву, реву. А мать думает, что я играю. И все колет свой ебаный лед, а я реву до изнеможения. А потом так устаю, что лежу, блядь, в этом сугробе, как в гробу. И пальцем не могу пошевелить. И тут вдруг – хуяк! И я на острове. Остров, на хуй, в море. И я стою в круге, где двадцать три тысячи людей стоят и молча за руки держатся. И я тоже держу левой рукой руку какой-то девки, а правой – старика. Пиздец, на хуй! А потом – хуяк, в сердце толчок такой, как приход, – один, другой, третий… двадцать третий! И раз – мы все в нирвану, блядь, уплываем, и свет

Владимир Кох, 38 лет, бизнесмен.

По-моему, это все очень сомнительно. Я испытал только:

1. жалость, тоску, печаль (когда я почему-то вспомнил, как мы с тремя школьниками забили камнями кошку).

2. слабость, смертельную усталость (когда я перестал рыдать).

3. эйфорию (когда я очутился в громадном круге себе подобных, затрепетал сердцем и вдруг стал исчезать и все кругом тоже, становясь светом

Оксана Терещенко, 27 лет, менеджер.

Я очень хотела попробовать систему «LЁD». Даже не потому, что много слышала про нее. Еще давно, кажется года три назад, когда японцы нашли Тунгусский метеорит, вернее, то, что от него осталось, а русские и шведские ученые открыли «эффект Тунгусского льда», я была очень заинтригована этим событием. Это открытие обещало революцию в сенсорике. И вообще, мне нравилась вся история с Тунгусским метеоритом, что это – огромная глыба льда, причем лед с особой кристаллической решеткой, которого нет в природе. Лед, упавший с неба, глыбища, которую никак не могли найти, но оказывается, кто-то ее нашел и втихаря ковырял. Куда девали этот лед? Что с ним происходило? Кто были эти люди? Так и осталось загадкой. Зато теперь, когда ученые синтезировали этот необыкновенный лед, стало еще интересней. И когда мне в нашей фирме сообщили, что я попала в двести тридцать первоиспытателей, я просто обалдела! Это был большой сюрприз для меня. Включил меня в список 230 наш коммерческий директор, даже не спросив моего согласия. Просто он видел, как я шарю в Интернете и слежу за «ТФ». И когда я по воле рока оказалась среди первоиспытателей, он сказал, что я должна попробовать приставку здесь, в нашей фирме, на глазах у сотрудников. И все это поддержали! Делать нечего, вчера я приехала как всегда к 9.30 вместе с коробкой. Там уже все ждали. В зале упаковки сдвинули пачки к стенам, поставили посередине директорское кожаное кресло. Две сотрудницы помогли мне надеть нагрудник, вставили в молоточек кусок льда, все включили в сеть, я подключила

к ней шлем, надела его, нащупала пальцем на проводе кнопку пуска и нажала. И сразу же молоточек стал клевать меня льдом в грудь. А в шлеме было темно. Это было смешно и немного щекотно: тук, тук, тук, тук, как птица стучит и стучит мне между грудей! А смешно было потому, что я представила себя со стороны: сидит в купальнике и шлеме менеджер фирмы, что-то клюет ее в грудь, все стоят и смотрят – чего будет! Но ничего не происходило – в шлеме темнота. И я стала волноваться. Дело в том, что я вообще-то не люблю темноту. И когда сплю одна – всегда включаю свет. Это у меня с детства, по-моему, лет с десяти. Дело в том, что мой отец выпивал и, когда приходил пьяный домой, грубо обращался с мамой. Мы жили в военном городке, в двухкомнатной квартире, в маленькой комнате спали они, а в большой – я. И я несколько раз слышала, как отец ночью насиловал мать, то есть она не хотела, а он брал ее, пьяный, силой. И она плакала. А я однажды не выдержала, встала и включила в своей комнате свет. И отец сразу затих. Он даже не ругался на меня. А потом я просто стала часто это делать. И стала бояться спать в темноте. И когда я про это думала, сидя в темном шлеме, я вдруг очень ярко вспомнила один случай из детства. Как-то летом меня мама уложила спать днем, а сама ушла в магазин. И я проснулась – никого нет дома. Только холодильник стучал. Он был большой и пузатый, громко работал и всегда стучал и качался: стук, стук, стук. Я оделась, пошла к двери, а она заперта. Я подошла к окну и увидела во дворе маму. Она стояла с соседкой. Они разговаривали о чем-то веселом, обе смеялись. И я стала бить по стеклу и кричать: «Мама, мама!» Но она не слышала меня. А холодильник все стучал и стучал. А я ревела и смотрела на маму. И самое ужасное было то, что она меня не слышит. И мне стало так ужасно грустно от этого яркого воспоминания, что начала плакать. А потом просто зарыдала в голос, как девочка. Но в этом рыдании было что-то очень приятное, родное, чего уже никогда не вернешь. Поэтому я совсем не стеснялась, даже наоборот, рыдала как можно откровенней. Это тянулось долго, у меня сладко сердце замирало, слезы текли и куда-то засасывались так приятно. Так это было горько-горько, но очень приятно. И я одного боялась: что кто-то из сотрудников испугается да и стащит с меня шлем! Но все оказались политкорректными! В общем, я вдоволь нарыдалась, молоточек со льдом все бил и бил меня в грудь. И наступил какой-то удивительный покой, просто чудо какое-то, словно душа полетела над землей и все увидела и поняла, что людям некуда спешить. И это так здорово, что я просто замерла вся, чтобы что-то не нарушить, чтобы это не кончилось. А покой все плыл и плыл, и в сердце просто как будто цвели цветы. И вдруг все ярко засверкало: появилось изображение на внутреннем экране шлема. Это был океан и кусок суши в этом бескрайнем синем океане, и на этой суше стояли мы – 23 тысячи прекрасных людей! Мы все держались за руки, образуя огромный круг, в несколько километров. Нам было хорошо и комфортно стоять так. Мы ждали какой-то решающей минуты, чего-то важного, я просто вся превратилась в ожидание чего-то, словно Бог должен сойти с неба к нам. И вдруг наши сердца как бы проснулись разом. Это было потрясение! Как будто громадный орган заиграл в нас. И наши сердца стали как бы петь по нотам, поднимаясь все выше и выше. Это сердечное пение в унисон было ни с чем не сравнимо. У меня просто все тело отнялось и из головы все вылетело. А ноты все шли и шли наверх, как хроматическая гамма – выше, выше, выше! И когда они дошли до самой высшей точки, случилось настоящее чудо. Мы стали терять свои тела. Они просто куда-то утекали, исчезали. И все вокруг тоже – и берег, и волны, и небо, и воздух свежий морской – все как бы рассасывалось, как облако. Но в этом не было никакого ужаса, наоборот, вся моя душа радовалась этому исчезновению. Это было незабываемое мгновение. Я растворялась, растворялась, как кусочек сахара. Но не в воде. Там свет

Михаил Земляной, 31 год, журналист.

Можно смело сказать: сегодня мы живем в эпоху системы «LЁD». Вчера мы еще жили в эпоху кино. Момент, когда я стоял в круге и вдруг стал исчезать, и засиял свет

Анастасия Смирнова, 53 года, химик-органик, профессор.

«Феномен Тунгусского льда» (ФТЛ) заинтересовал меня сразу, как и многих ученых. Потрясала воображение принципиально новая кристаллическая решетка космической ледяной глыбы, упавшей сто лет назад в Сибири. Этот сложный многогранник мы всем отделом изготовили из картона, раскрасили под цвет льда и подвесили к люстре. Он висел над нашими головами, кружился, сверкал гранями, обещая научную революцию. И она пришла. Открытие Самсонова, Эндквиста и Камеямы – это не просто Нобелевская премия и международное признание. Открытие SEK-вибраций – это мост в будущее новых биотехнологий. Система «LЁD» – первая ласточка. Это всего лишь пробный шар, пущенный человеческим гением. Я не удивилась, что попала в число двухсот тридцати счастливцев. Получив систему, мы всем отделом каждый день испытывали ее. Но я была первой. И могу честно сказать: потрясающе! Сначала были слезы и чрезвычайно острые детские воспоминания, потом опустошение, покой и – полет! И какой полет! Это что-то сродни коллективному оргазму, я почувствовала, что свет

Николай Барыбин, священник.

Воистину, мир наш катится в пасть дьявола. Так называемая система «LЁD» – еще одно адское изобретение, ускоряющее падение современной урбанистической цивилизации. Получив этот «данайский дар» от фирмы «LЁD», я хотел вначале просто отказаться, так как православное сердце мое шепнуло мне: «Этот «LЁD» – от лукавого». Но как пастырь я должен знать врага в лицо. И я честно попробовал эту систему на себе. Вначале я испытал жуткий страх, перешедший в скорбь. Но о чем же я скорбел? Стыдно сказать – о сломанном велосипеде. Это произошло, когда мне было десять лет. Случай этот совершенно ушел из моей памяти, но система «LЁD» болезненно напомнила мне об этом. Потом началось абсолютное блудодейство: я увидел себя обнаженным в огромном круге «избранных», стоящих над миром и ожидающих чуда. Но ожидали они не милость Господа, не покаяния, не прощения грехов, не наступления Царства Божия. Они жаждали просто превратиться в потоки света

Казбек Ачекоев, 82 года, пенсионер.

Когда была Советская власть и наша республика была частью СССР, в нашем райцентре был кинотеатр. Я проработал почти 34 года киномехаником. Крутил кино для народа. И сам очень уважал кино. Театр я вот совсем не понимал и не понимаю, – зачем это? А кино очень уважал. Мои любимые фильмы были – не перечесть! Много. Но самые любимые – настоящие кинокомедии. И любимые комедийные киноактеры – Чарли Чаплин, мистер Питкин, Луи Дефюнес, Фернандель, Юрий Никулин, Георгий Вицин, Женя Моргунов, Джигарханян, Этуш и Аркадий Райкин. Это все наша золотая обойма. Но когда СССР умер, республика получила независимость, с кино стало хуже. Новых фильмов почти не было. А потом началась война. Вообще было не до кино. И мы с женой и сыновьями ушли в горы к родственникам. Жили там 6 лет и 8 месяцев. Но мой сын Ризван все равно погиб. А мой внук Шамиль исчез. Когда вернулись в райцентр, там все разрушено. А в кинотеатре был госпиталь. Но жизнь налаживалась. Появилось электричество. Стали порядок наводить. И мой внук Бислан мне вдруг сказал, что я выиграл через газету новую приставку. Он вписал нас всех в анкету и послал в редакцию. И через полгода пришел ответ: Казбек Ачекоев. И через фирму нам привезли прямо на дом приставку. Мы все на нее смотрели. И я говорю – а что она делает? А Бислан говорит – это новое чудо техники. Во-первых: она покажет кино прямо в глаза. Во-вторых: она делает очень приятное. Я говорю – вот ты и испробуй на себе. А Бислан ответил – дедушка, ты выиграл, ты должен первый и испробовать. Я говорю – я плохо вижу, у меня дальнозоркость. Он прочитал инструкцию, говорит – твоя дальнозоркость в пределах. Все будет хорошо. Я говорю – нет, я стар для этих экспериментов. Сыновья меня стали уговаривать. Я отказываюсь. Тогда пришел сосед наш, Умар и сказал: Казбек, ты всю жизнь крутил нам кино, давай смотри теперь сам. Ну и я согласился. Посадили меня на стул, сняли рубашку, надели на грудь такую штуку, в нее вставили лед, как патрон в ружье. А на голову надели шлем. И все включили в сеть. И этот лед стал меня как бы расстреливать в грудь. А в шлеме ничего не показывали. Я спрашиваю: Бислан, здесь ничего не крутят. А он: дедушка, потерпи. Н у, я стал сидеть молча. Лед этот стреляет в меня и стреляет. Я сижу. Делать нечего – стал думать про кино, вспоминать. Как крутил, какие фильмы, разные фрагменты. А потом почему-то вспомнил Великую Отечественную войну. Мы были новобранцы, попали сначала под Харьков, а потом под Вязьму. Это было в сентябре 1941-го. Немцы две наши пехотные дивизии наголову разбили, и мы стали отступать. И от нашего полка осталось почти 200 человек. И мы, как рассвело, стали выходить из окружения через болото. И попали под их пулеметы. Немцы нас там ждали. И на моих глазах поубивало всех вокруг, кто шел. Просто выкосило, как косой. И мне пуля расщепила приклад винтовки. И я упал в болото. И те, кто живы остались, тоже попадали в болото. И лежали в нем. А немцы смотрели – кто пошевелится. И сразу добивали. Там было три пулемета. И они стреляли очень точно и короткими очередями – только по пять пуль – так! так! так! так! так! И не больше. Потом подождут, и опять – так! так! так! так! так! Некоторые наши стали потихоньку ползти по болоту, но немцы сразу их поубивали. Потому что все видели в бинокли. И все вокруг меня погибли. А двое плакали, раненые. И я понял, что я должен притвориться мертвым и до ночи так пролежать. А потом выползти. А это было самое утро, часов шесть. И я закрыл глаза. И лежал. А немцы стреляли в тех, кто шевелился. Всех перебили. А я лежал и даже не дышал. У меня лицо было наполовину в жиже болотной, а левая часть наруже. И я так чуть-чуть воздух в себя сосал носом и в жижу его ртом потихоньку выпускал. Немцы затихли. А потом опять – тук! тук! тук! тук! тук! А я все лежу. И солнце потом стало припекать. Там где-то бой идет. Кто-то опять через эти болота рвется, а тут их косят и косят с пулеметов. Ну и как-то мне совсем страшно стало. Мне ведь тогда и девятнадцати не было. Лежу, а вокруг одни мертвецы. И вдруг мне на руку из воды выбралась лягушка. Совсем рядом с моим лицом. И я вижу – у нее лапка одна оторвана. Видимо, пуля оторвала. И она сидит на моем кулаке, дышит и смотрит на меня. А я на нее смотрю. И мне так жалко стало нас с лягушкой, что слезы потекли из глаз. И я начал плакать. Да так, как никогда не плакал. Все сильней и сильней. А потом вдруг – хоп! И я вдруг где-то стою голый, совсем голый, меня держат за руки, и так приятно, и свободно как-то, и мы все поем, а потом начинает все течь как-то, и все будто, и ничего, и только свет