Леди декабря
Шрифт:
— Дмитрий говорит, эта пленка способна петь, — невинно сообщил наш переросший Питер Пэн. — Ну так я размотал бы ее и сделал на крыше эолову арфу. Пусть поет.
Мгновенное молчание за столом сообщило, что меня переплюнули. С моей точки зрения многие записи от подобного использования только выиграли бы. Однако если в душе у нее и были романтические струнки, в данный момент они никак не проявились.
— Ты бы еще стеклянных бус попросил, — усмехнувшись, сказала ему Лариска.
— А лазерный диск ты крутил бы исключительно на пальце?
Потом, как это водится в интеллигентной беседе, мы говорили, перебивая и не слушая один другого, и
Очнулся я в кресле-качалке, голова моя клонилась на грудь, глаза слипались, а Лара с Имантом, сидя на полу возле патефона, тщились переупрямить друг дружку, ведя диалог с помощью сентиментальных мелодий зарубежной эстрады 70-х. Так, например, хозяйка ставила старинную английскую «Green sleeves», и «Happy bit boys» напоминали слушателям о том, что «Моя любовь носит зеленые рукава», до тех пор, пока Имант не менял их решительно на страстный призыв «Besame». В ответ на эту провокационную выходку Энди Уильямс заводил свое проникновенное «It's impossible», но не привыкший пасовать Июнь продолжал игру, и уже тот же Энди Уильямс взвивался до пронзительных высот "«The story of my love».
— Потанцуешь со мной?
Она безмолвно согласилась, он с робостью десятиклассника положил ладони на ее стан, и они тихонько переступали на крохотном свободном пятачке пола, уже и музыке не в такт, и тень его накрывала ее, как атомный зонтик — Хиросиму. Для меня вдруг стало очевидно, что там, дома, Имант не использовал и сотой доли своего обаяния. Он стал соблазнителен, как Голливуд в глазах советского телезрителя. Он был ей ровня во всем, знал это, и мог об это свое знание расшибить башку, потому что прав оно ему никаких не давало. Мне следовало уйти… хотя бы выйти из комнаты, но мне почему-то представилось, что это — кино. Кто из вас, признайтесь, выходит из комнаты во время подобных сцен? Он весь дышал жаром, как раскаленный песок, она была воплощенной желанной прохладой. Босые ноги неслышно переступали по деревянному полу. Шелестел дождь, лениво тикали ходики. Ее голова клонилась, пока не коснулась его плеча. И осталась там. Меня они уже не видели.
Имант соскользнул на пол, к ее ногам, к коленям, повторяя весь свой путь ладонями по ее спине, бедрам, голеням. Она встрепенулась, как птица, которую поймали за ноги, и замерла в испуганной позе, отстранившись и чуть выгнувшись назад, колеблемая и прожигаемая его дыханием. Его губы коснулись ее коленей, и оба остановились на какой-то немыслимо долгий миг. А потом, логично и неумолимо, как всходит утреннее солнце, его ладони двинулись вверх. Если бы я сам выдумывал этот образ, я бы тоже намешал в него Энди Уильямса.
Тут до меня все-таки дошло, что это не кино, и я поторопился выйти вон. Здесь всех сразил Энди Уильямс.
По-июльски короткая ночь показалась мне бесконечной. По небу грохотал Илья-пророк, будто поблизости доски с самосвала сгружали. Я сидел на веранде, балдел от соловья, шлепал на себе комаров и старался не вслушиваться в то, что бормоталось и ворковалось там, за чуть прикрытой дверью. Я все равно не мог убраться отсюда без Ключа.
В те минуты, когда я забывался, мне грезились водные блики на каменных стенках колодца, скрип его журавля, взгляд сверху на квадраты полей и клубящиеся массивы лесов. Поймите, я всего этого не видел, мне только чудилось, пока я парил бессвязной мыслью во мгле.
Мгла была что надо. Всю ночь, как бы ни была она коротка
И вот я сидел и лупал глазами сперва в черную, а затем в серую мглу, укачиваемый шелестом дождя, до тех пор, пока там, в комнате, не послышался шорох, какая-то подозрительная возня, а потом Имант сдавленным шепотом попросил меня отворить дверь.
Когда он выбрался из зева комнаты, погруженной во тьму, я понял, почему он не мог сделать этого сам. У него были заняты обе руки, и более всего это походило на классическое похищение в одной сорочке.
На спящей барышне Июль были минимальные белые трусики, явно не отечественного фасона 50-х, и короткая маечка, практически не скрывавшая ее едва обозначенную грудь. Больше Имант ни о чем не позаботился, видимо, по полной невинности души. Ноги, ноги, ноги… Если бы сама Ким Бэссинджер увидела ларочкины ножки, она бы до конца жизни появлялась на люди исключительно в широких брюках. Сам Имант выглядел свеженьким, как муромский огурчик в утренней росе.
— Добился, чего хотел? — тихо спросил я.
Гибкие руки красноречиво обвивали его шею.
— Дим, — сказал он, глядя поверх русой макушки, — у меня уйма недостатков, но я лучше, чем ты обо мне думаешь. Не хотелось бы тебя разочаровывать, но… — он ухмыльнулся, — я проделываю это каждый год, меняя лишь предлоги.
— Не надоедает?
— У меня короткая память, — ответил он почти с вызовом.
— А она тебя любит?
— Говорит, что нет… — он скосил глаза на макушку возле своего подбородка. — Но… ты бы поверил?
— Для этого надобно знать русские сомнения русских баб! — воскликнул я, развеселившись. — Они гадают о своих чувствах после двадцати лет брака и пятерых детей! И потом, если леди говорит «да», то это не леди. Эй, погоди! А Ключ? Ты про меня забыл?
— Забыл, — честно сознался Имант. — И, по правде говоря, не только о тебе. Этот мир заслужил толику хорошей погоды. Будь любезен, подержи…
Ничтоже сумняшеся, он брякнул мне на руки свою драгоценную ношу и легко сбежал по деревянной лестнице вниз. Глянул наземь, вверх, по сторонам, сунул четыре пальца в рот и засвистал что есть мочи, по-хулигански или разбойничьи.
Спугнутые тучи прыснули в стороны, как застигнутые мыши, солнце ворвалось в образовавшуюся прореху, обрушив на Первого Принца Лета целый водопад золотого света. Только теперь я вспомнил, насколько он могущественный волшебник. Но это было еще не все!
Распахнулись Врата в июнь: слепящий тамошним светом прямоугольник, и в них потянулись, проскальзывая оттуда сюда, его пышногрудые крутобедрые соблазны. Отстраненной частью своего сознания я подумал, что вижу массовую эмиграцию обитателей пляжного июня как заключительный акт агрессии, замысленной златокудрым бронзовым богом. они невозмутимо миновали меня, неся на головах скудную поклажу и покачиваясь на ходу. Поток их был бесконечен, монотонен и неостановим, как океанский прилив. Афродита, спозаранку хлопотавшая на кухне, закричала и замахала на них полотенцем, но тщетно. Просачивались, покидая июнь и ничем не проявляя исконной вражды, поклонники «Пепси» и «Кока-колы», и футбольные фанаты, сопровождаемые звуками трещотки и криками «оле!», подергивающиеся в диковинном танце и несущие в июль свои татуированные тела. «Пятая колонна» громко ойкнула из окна и помчалась следом, размахивая оранжевым бикини.