Леди для Конюха

Черная Лана

Стягиваю с себя одежду и с наслаждением подставляю продрогшее тело под тугие струи душа. Зажмуриваюсь, подставляя под теплую воду и лицо, избавляясь от макияжа. Я не на приеме, а конюх — не принц на белом коне, чтобы красоваться перед ним в боевой раскраске. Сегодня ночью я просто хочу быть собой, даже если конюху это не понравится.

На полочке в кабинке стоит всего несколько пузырьков, среди которых гель для душа, шампунь и туалетная вода. Шампунь пахнет мятой и еловыми шишками. Выдавливаю себе на ладонь совсем чуть-чуть, вспениваю и наношу на волосы. Странное ощущение растекается под кожей. Как будто нет ничего правильнее, чем пахнуть мужским шампунем именно здесь и именно сейчас. Усмехаюсь собственным мыслям, смывая с волос

шампунь. Набираюсь наглости и вспениваю на мягкой мочалке еще несколько капель шампуня. Почему-то ощущать на себе еще один запах конюха не хочется, и я обхожусь мятой и шишками. Растираю докрасна тело, а потом смываю пену с разогретой кожи. Ее покалывает от тугих капель и расслабленности. Улыбаюсь, закручивая кран. На крючке нахожу полотенце, пахнущее чистотой. Похоже, Егор часто принимает здесь гостей. Усмехнувшись, вытираюсь, просушиваю волосы и оставляю их влажными. Не хочу пользоваться феном, да и вряд ли оный сыщется в холостяцкой берлоге. А вот переодеться не во что, разве что в необъемный белоснежный халат, что висит рядом с полотенцем. В него и закутываюсь. Промокшую одежду забрасываю в стиралку и включаю. Сама усаживаюсь на край ванны. Осматриваюсь. Вообще здесь довольно уютно: просторно, светлый кафель на стенах и полу, но теплый какой-то, потому что босые ноги даже не ощущают дискомфорта. Наверняка, подогрев под полом. Это здорово, особенно когда выползаешь из горячей ванны, разморенный и расслабленный. Большая ванна, в которой можно вытянуться во весь рост и современная душевая кабинка, куда я и перебралась, хотя Плахотский бросил меня в ванне. Интересно, почему? Неужели думал, буду отмокать? Я в принципе, редко «плаваю» в ванной, предпочитая душ. С моим ритмом жизни, когда я провожу на ногах по восемнадцать часов в сутки, колеся по всей стране, это нормально. Главное, быть чистой, а вот как — дело второстепенное. И он как никто осведомлен о моих привычках, потому что я точно знаю, что у него припрятано целое досье на меня — такова уж него работа, давно и безнадежно переросшая, если не в манию, то в безусловный рефлекс.

Заглядываю в кабинку. Ничего необычного: куча кнопок, панелей, несколько полочек, на одной из которых все те же пресловутые пузыречки. Шампунь я уже нюхала. У геля оказывается терпкий древесный аромат. Похоже, конюх просто помешан на лесе. Наверное, будь его воля, он бы в лесники заделался.

Третий пузырек из темного стекла, треугольный, и я всовываю свой любопытный нос и в него. И едва не роняю, когда в нос забивается дерзкий аромат снежной ночи, секса и тайны, что будоражит уже как год.

— Карабас… — выдыхаю и срываюсь с места.

— Карабас… — выдыхаю и срываюсь с места.

Путаясь в чертовски длинном халате, несусь по лестнице, а в голове только одна мысль: «Не может быть». Это не мог быть он. Только не он. Я не верю, но что — то внутри кричит об обратном.

И в голове вихрем картинки тогдашней ночи…

…Горячие ладони на талии, подбрасывающие вверх в каком — то странном испанском танце. И эти же руки на моем животе, груди. И я, стекающая по ним, как водопад, срывающийся с обрыва…

…— Ты чокнутая, Корф, — Матильда качает головой. — Ты хоть понимаешь, что это сейчас было?

Пожимаю плечами, отирая пот с лица. Понимаю ли я? Едва ли. А взгляд уже рыщет по залу в поисках того, кто свел с ума.

— Да ты вообще меня не слушаешь, — вздыхает Матильда.

Я поднимаю на нее взгляд, даже не скрывая рассеянной улыбки. Я не думаю о ее словах, даже не слышу. Мои мысли только о нем, в нем. И кожа до сих пор горит от его рук и губ. Тело помнит, как они скользят по взмокшей шее. Как пальцы сжимают грудь и бьют по торчащим соскам. Как обнаженная и возбужденная плоть скользит по его ноге и судороги выкручивают тело в сладком оргазме. И все это под ритм испанской музыки на глазах у сотни олигархов.

— Он же…

— Трахнул меня на глазах у всех, — договариваю за брезгливо скривившуюся Матильду. — О да, Матильда, и это было офигенно.

— Ты рехнулась, — сокрушается та. — Если твой отец узнает…

Злость бьет под дых, на мгновение воруя дыхание, чтобы затереться горячей бесшабашностью, когда я ловлю полный желания взгляд Карабаса. Этот взгляд так много обещает, что между ног снова мокро. И это…дикий коктейль безумства и вожделения. Такой вкусный. Просто невозможно оторваться. И я пью его, пуская по венам помесь адреналина и эндорфинов, что снова хочется кружиться в танце и смеяться от неожиданного счастья.

— А ты позвони ему, Матильда, — обнимаю ее, чмокаю в щеку. — Позвони и расскажи, что его единственная и горячо любимая дочурка сошла с ума от любви.

Матильда смотрит на меня, как на чокнутую. И она права сейчас, как никогда. Я действительно рехнувшаяся принцесса, распробовавшая вкус настоящего секса.

— Он порадуется…

…Синие глаза в обрамлении черной маски, которую я так хочу снять, но его пальцы не позволяют. А губы…твердые, наглые заставляют забыть обо всем. Они прожигают черные дыры, выжигают их огнем страсти. И там, в каждой из них беснуется дикое пламя похоти. И я впервые ни о чем не думаю. Впервые отвечаю так же страстно и неистово, как и он. Возвращаю ему каждый поцелуй, оставляю зеркальные метки на его смуглой коже. И подставляюсь под новые укусы, чтобы вновь сорваться, крича и выгибаясь. Теряясь в нем безвозвратно…

Мотаю головой, отгоняя мысли, сбивающие с пути, кружащие голову. Слетаю вниз, но на последней ступеньке оступаюсь и падаю, больно ударившись копчиком о дерево ступеньки.

— Плахотский, — скулю, как побитая собака, потирая ушибленный копчик. Из глаз брызжут слезы, — если это ты, я тебя убью.

Он появляется на пороге, перепуганный донельзя.

— Карина… — и кидается ко мне, подхватывает на руки. — Где болит? Что?

И отчего-то его губы оказываются на моем лице, везде. Он целует торопливо и мягко, словно проверяет, все ли цело. А я…я совершенно точно не понимаю, что происходит. И прежде чем соображаю, что говорю:

— Егор, раздевайся.

Похоже, я все-таки сошла с ума.

Он замирает со мной на руках, смотрит ошалело.

Я изучаю его лицо, впервые так близко, пытаясь отыскать знакомые черты, а пальцы сжимают флакончик с туалетной водой, что стала моим персональным фетишом. Сколько парфюмерных магазинов я объездила, сколько брендов мужского парфюма вынюхала — не перечесть. Даже в Германию к папе в гости летала. О, там меня уже каждая собака скоро начнет узнавать на улицах, что уж говорить о менеджерах магазинов.

И я не нашла. Ни одного мало-мальски похожего запаха.

И это сводило с ума, потому что он был повсюду.

Я им бредила. Даже еда пахла ним.

Я перестала ходить в рестораны, даже в гостях ничего не ела, что не на шутку волновало брата. Но как ему объяснить, что его сестрица помешалась на одном наглом мужике, подарившем ей первый в жизни оргазм? И не один, если уж быть точной. Я и вспомнить не могу, сколько их было. Мне кажется, я кончала от одного его голоса. Но запах…запах…он въелся под кожу, стал моим собственным. А я рисковала стать любимой пациенткой психиатра.

И когда я уже отчаялась, я нашла его. И где? В ванной того, кто меня ненавидел. Кого я предпочитала не встречать в своей жизни. И это не могло быть правдой. Никак.

И это не могло быть правдой. Никак.

Но флакончик в руке говорит об обратном. И мне срочно нужно опровержение этого бреда. А для этого я просто должна увидеть конюха голым.

— Я бы с удовольствием, миледи, — улыбается конюх, словно разгадал мои мысли, — но сейчас не самое подходящее время. Понимаешь…

Он вдруг теряется, аккуратно ставит меня на ноги, зависнув на моей оголившейся груди. И от его взгляда жар растекается по венам, румянцем заливая лицо, шею и даже грудь. А его пальцы уже скользят по спине. Я чувствую их силу и тепло даже сквозь ткань халата.