Леди, которая любила готовить
Шрифт:
– И я рад, – Демьян хотел было встать, ибо говорить с людьми подобными, лежа в кровати, было никак невозможно, но Никонов махнул рукой и велел:
– Лягте.
– Но…
– Целители ваши сделали все, что возможно, – сам Никонов облюбовал стульчик, на котором обычно сиживал Марк Львович, – однако мы все же взяли на себя труд…
Сопровождавший статского советника господин был того характерно неприметного вида, который получается при использовании качественных амулетов. И стоило ему приблизиться, как сердце засбоило, а Демьяна кинуло в пот.
–
Господин коснулся галстука.
А после запонки.
Впрочем, лицо его все одно осталось невыразительным. Правда, при приближении его сердце Демьяна больше не норовило из груди выскочить.
Холодные пальцы коснулись висков, сдавили. Серые глаза заглянули в глаза, и… палата крутанулась раз, другой, а после вовсе пошла круговоротом, в который сознание Демьяна затянуло. И он тонул, тонул, но никак не мог утонуть. А когда все-таки круговорот стих, Демьяна вырвало… в ведро, заботливо подставленное статским советником.
– Прошу прощения, однако мы должны были убедиться, – сказал он, поймав взгляд Демьяна. – Ситуация, уж извините, больно неоднозначная.
Мутило.
И крепко. И только упрямство не позволяло этой мути выплеснуться рвотой. Правда, на затылок легла чья-то рука, и ледяная знакомая сила избавила от горечи во рту, равно как от тошноты.
– Вам лучше? – поинтересовался статский советник и протянул кому-то ведро.
– Да.
– Говорить способны?
– Да.
– Что ж… чудесно, просто чудесно… иди, Алешенька, дальше мы сами. И скажи, чтоб не беспокоили. Да… разговор у нас, Демьян Еремеевич, будет непростой… да, весьма непростой. Воды?
– Если… можно.
Головокружение не прошло, а во рту стоял до крайности неприятный кислый вкус.
– Так оно бывает после сканирования. Понимаю ваше возмущение, но… мне надобно знать, что вы и вправду действовали по собственному почину. Хотя, конечно, ваши люди вас весьма хвалят, да… удивительно.
– Что удивительно?
Вода показалась горькой.
– Редко кто любит начальство. Да и вас, я бы не сказал, что любят, скорее уж полагают человеком надежным и в высшей степени справедливым. Беспокоятся опять же. Не столько о вас, конечно, сколько о себе, но тоже понятно… новое начальство, оно никому не надобно, да… как вы?
– В порядке.
– Отлично. Просто-таки чудесно, – неизвестно чему обрадовался Никонов. И легким взмахом руки распахнул купол. Тошнота вновь накатила, но с ней Демьян справился.
Сел даже.
Икнул.
– Выдержите?
– Неприятно, – вынужден был признать Демьян. – Но… выдержу.
Головокружение если не вовсе прекратилось, то стало терпимым, да и прочее, помимо, пожалуй, слабости. Но и к ней Демьян привыкнет.
А статский советник смотрел с сочувствием, и это никак не вязалось с грозною его фигурой.
– Будем надеяться, что целитель ваш прав в своих выводах, и со временем вы, дорогой мой Демьян Еремеевич, восстановитесь полностью, – сказал Никонов. – Толковые люди нам надобны. Толковых людей, чтоб вы знали, мало… а толковых и преданных делу и вовсе единицы, да…
– Я… ошибся.
– Не вы, Демьян Еремеевич, не вы… вы, сколь понимаю, поступили именно так, как и должно.
– Люди погибли.
– Погибли, – согласился Никонов и повернулся к окну. Посмотрел. День выдался на редкость погожий. Солнце светило ярко, выбеливая светом своим, что стены, что камни мостовой. Зеленели дерева. Цвели петунии в высоких цветочницах.
Прогуливались дамы.
Кавалеры.
– Людям случается гибнуть, – теперь Никонов говорил тише. – И порой смерть эта кажется великой несправедливостью. Но правда в том, что справедливость вовсе понятие преотносительнейшее. А люди… мы с вами, да и они, присягу давали. И служить клялись, не щадя живота своего. И раз уж вышло, то да… лучше они или вот вы, чем те, кто вовсе к делам подобным непричастный.
Он кивнул в сторону окна.
Наверное, в другой раз Демьян согласился бы. И ныне тянуло согласиться, признать, что малой кровью он откупился от большой, заткнуть совесть ноющую раз и навсегда, но не выходило.
– Случись взрыв в ином месте, пострадавших было бы больше, в разы больше… вы слышали о крушении яжского поезда? Или, быть может, о взрыве на Каюличском химическом заводике, где погибли семнадцать человек? Конечно, слышали. Кто ж не слышал? Известные дела, хотя и не такие известные, как крушение поезда Его императорского Величества, – Никонов от окна отвернулся, встал спиной, будто заслоняя город от Демьяна. – Это те, которые на слуху. Но вот вряд ли вы знаете, что за прошедший год было убито и ранено три тысячи шестьсот одиннадцать чиновников[1]. А с начала нынешнего состоялось уже более семи тысяч покушений, часть их удалось предотвратить, однако не все, далеко не все… к величайшему сожалению, жертв избежать не удалось.
Он сложил руки за спину, наклонился, будто разглядывая собственные туфли.
– И эта зараза множится, несмотря на все наши усилия…
Демьян все же справился со слабостью.
– Пару месяцев тому мы провели большую чистку, что весьма не по вкусу пришлось некоторым господам, которые известны своей, если позволено будет выразиться, широтой взглядов и тесными связями с заграницей. К сожалению, фигуры вовсе не того толка, которые нам позволено трогать без веских на то причин, а доказательств… доказательств причастности оных к делам недобрым нет.
Никонов ковырнул носочком пол. И обратил взгляд свой на Демьяна.
– Нам удалось изрядно ослабить эту их, так называемую, Боевую организацию, и мы, говоря по правде, понадеялись, что в весьма скором времени и вовсе избавимся от этой проблемы. Однако же…
– Не вышло?
– Не вышло, – Никонов обошел палату, которая была невелика. Остановился у белесой стены, единственным украшением которой была пара лубочных икон. – Не просто не вышло, но, боюсь, все куда сложнее…
Он повел шеей в одну сторону, а после в другую, будто стал вдруг тесен воротник кителя.