Леди-послушница
Шрифт:
Сломленная его напором, Милдрэд поклялась во всем. Да, никогда и никому она не скажет ни слова об этой истории, даже на исповеди обязана будет молчать, и только епископ Генри, если понадобится, имеет право освободить ее от этой клятвы.
Когда все было кончено, Генри облегченно перевел дух, даже по-отечески поцеловал в лоб поднявшуюся с колен девушку.
– Все. Теперь отдыхайте. Завтра утром за вами придут.
И, уже шагнув к двери, вдруг о чем-то вспомнил и повернулся.
– Надеюсь, вы не осмелитесь покидать стены госпиталя? Учтите, люди принца Юстаса еще в городе, и уж Хорса разыскивает вас, как натасканная ищейка. Вы ведь достаточно разумны, чтобы не попадаться ему на глаза?
Увидев прежний страх на ее лице,
Настоятель Хомондского аббатства отец Френсис был худым сутулым человеком с лицом аскета, а приоресса Уилфрида оказалась морщинистой старушкой с удивительно ясным взором. К своей попутчице они отнеслись по-отечески приветливо, но девушка была так подавлена и молчалива, что пытавшиеся было разговорить ее спутники вскоре оставили свои намерения.
Они выехали затемно и по широкой Стокбрижской дороге направились на север – в широких конных носилках, затемненных плотными шторами и запряженных крепкими коренастыми мулами. Сопровождали их пятеро внушительных охранников в обшитых бляхами кожаных доспехах, в желудеобразных шлемах, с длинными копьями в руках – с таким эскортом путникам нечего было опасаться.
В пути Милдрэд почти не прислушивалась к негромкой беседе отца Френсиса и матушки Уилфриды. Замкнутая и молчаливая, она сидела в углу носилок, опустив на лицо капюшон своего почти по-монастырски строгого одеяния, и вспоминала все, что с ней приключилось. Теперь, предоставленная самой себе и имеющая возможность спокойно поразмыслить, она понимала, что во многом и впрямь есть ее вина. Она вела себя с Юстасом, будто с обычным человеком, не принимая во внимание того, какой властью он наделен. Добрый отзыв о нем ее отца заставил девушку видеть в нем обычного поклонника, не более. Но теперь Милдрэд отчаянно хотелось верить, что принц больше не вспомнит о ней. Ибо если вспомнит… От этой мысли ей делалось тошно. Нет, под защитой монастырских стен она будет сидеть тихо, как мышка, и Юстас никогда не узнает, где она укрылась. Какое счастье, что она не обмолвилась при нем о монастыре в Шрусбери!
Размышляла Милдрэд и о епископе. Конечно, он оказал ей услугу, но, вспоминая его настойчивость, она все больше склонялась к мысли, что хитрый прелат вертел ею, как хотел. И теперь клятва обязывает ее молчать обо всем случившемся, и даже своим родным и близким она не может поведать, какую роль в ее судьбе сыграл Юстас Блуаский.
Хотелось плакать. Пережив в последние дни столько волнений, она чувствовала себя слишком усталой.
Дороги казались неспокойными. Несколько раз путники видели вереницы вооруженных всадников, направлявшихся в сторону Оксфорда. Милдрэд каждый раз вздрагивала, опасаясь, что во главе любого из этих отрядов может оказаться принц Юстас. Когда однажды какой-то мрачный воин в шлеме с широким наносником откинул занавески носилок и оглядел путников, у нее чуть сердце не выпрыгнуло из груди. Однако обошлось без неприятностей.
Аббат Френсис осенял себя крестным знамением.
– Опять война, опять наши парни будут удобрять своею кровью землю, а из колодцев будут вытягивать детские трупики.
И, повернувшись к спутницам, добавил:
– Нам лучше съехать с большого тракта, так как эти вояки ничем не лучше обычных разбойников. Увы, пока король воюет с главными врагами, его вассалы творят бесчинства, пользуясь попустительством властей.
И впрямь, в стороне от большой дороги местность уже не выглядела такой зловещей. Люди стремились селиться под покровительством монастырей, ибо священнослужители не участвовали в этой войне. Более того, когда селения и даже замки пустели, обители множились, ибо творившие бесчинства феодалы, стремясь искупить грехи, возводили монастыри и церкви. Да и нападениям монастырские земли подвергались куда реже.
Этот
Постепенно душа Милдрэд стала успокаиваться. Она уже с умилением вслушивалась в песню дроздов в пенящемся цветами боярышнике, смотрела, как красиво покачиваются сережки на ветвях орешника, любовалась оплетавшими придорожное каменное распятие вьюнками. Откуда-то долетали звуки свирели пастуха, и молодые прачки весело смеялись у речной заводи. Мир по-прежнему был прекрасен, что бы ни творили люди. Ради этого хотелось жить.
Наконец они прибыли к Хомондскому аббатству. Милдрэд тепло простилась со своими спутниками, которые благословили ее и поспешили в ворота обители, так как наползала туча и небо потемнело. Однако на западе, куда мулы влекли носилки, по-прежнему сияло солнце, и Милдрэд подъехала к Шрусбери в прекрасную закатную пору, когда все вокруг было оживлено, но свет не резал глаза, люди оканчивали работу, но еще не спешили разойтись по домам.
Откинув занавески, Милдрэд вглядывалась в город, где ей предстояло найти убежище. Ей понравились его полные кипучей деятельности пригороды, она заметила высокий шпиль аббатства, мимо которого проезжала. Сам город Шрусбери возвышался над изгибом широкой реки Северн, казавшейся в этот час розоватой, как и сами укрепления города в лучах вечернего солнца. Десять лет назад король Стефан брал Шрусбери штурмом, но за прошедшее время проломы в стенах залатали, надстроили на башнях островерхие шиферные крыши, а мост, проложенный над рекой, опирался на мощные каменные «быки» и был так широк, что на нем запросто могли разминуться две груженые телеги.
Когда носилки приблизились к мосту, их как раз настигла туча и пошел дождь. Однако солнце продолжало светить, дождь казался таким мелким и прозрачным, что был почти невидим в воздухе, зато все вокруг засияло от легкой мороси, а воды реки окрасились причудливо искрящейся позолотой. Милдрэд сочла это добрым предзнаменованием, у нее вдруг появилось ощущение, что все неприятности позади, а впереди ждет что-то чудесное.
Слегка покачиваясь, носилки миновали мост и вплыли под арку ворот Шрусбери. Вокруг царила деловитая суета: кто-то выходил из города, кто-то, наоборот, входил с поклажей или с вьючным животным. Сопровождавший леди охранник расспросил, как проехать к обители Святой Марии, и, пропустив вперед полный дров воз, стал сворачивать вправо, по уходящему вверх проходу между домами. В городе чувствовалось оживление: кто-то смеялся, кто-то спешил по своим делам, а сосед приветствовал соседа прямо через улицу.
Дождь закончился так же внезапно, как и начался, только мелкие ручейки стекали по мощенным булыжником улицам, а дети пускали по ним щепки, будто кораблики, и с ликующими воплями бежали следом. Мимо прошел отряд городской стражи, и впервые за последнее время Милдрэд не испугалась вооруженных людей.
Откинув край занавесок, она озиралась по сторонам, когда внезапно увидела его.
Милдрэд даже не сразу поняла, что ее так взволновало. Просто смотрела на идущего навстречу парня, и сердце ее стремительно забилось.
Достоинство и свобода – вот первое, что привлекало к нему внимание. Он шел посреди улицы, независимо, как король, хотя не был ни королем, ни даже рыцарем. Молодой пеший путник, больше ничего. Но то, как он нес свою гордую голову, как непринужденно удерживал на плече окованный металлом шест, как легко перескочил через небольшой текущий по спуску ручеек, – все показалось Милдрэд достойным восхищения. Незнакомец ни на кого не глядел, приближался неспешным шагом, но было в нем нечто такое, что побуждало прохожих расступаться.