Леди-призрак
Шрифт:
Наконец, выведенный из терпения, он опять подступил к ней, пытаясь выяснить, что она от него хочет.
— Что я могу сделать для вас, мисс? — сказал он с плохо скрытым негодованием.
Она ответила ровным голосом, по которому ничего нельзя было понять:
— Разве я сказала, что мне что-нибудь надо?
Он тяжело оперся о стойку бара.
— Вы что-нибудь хотите от меня?
— Разве я сказала, что хочу?
— Извините, но, может быть, я похож на кого-либо из ваших знакомых?
— Нет.
Он начал путаться в словах.
— Я подумал, что, может быть, похож: ведь вы так смотрите на меня, — неуверенно проговорил он. Это прозвучало как упрек.
На этот раз она просто не ответила. Но и не оставила его в покое. В конце концов отступить пришлось ему, и он ушел, чувствуя себя так же неловко, как раньше.
Она не улыбнулась, не заговорила, не выразила ни сожаления, ни открытой враждебности. Она просто сидела и смотрела на него, загадочно и непроницаемо, как сова.
Оказалось, что она выбрала и привела в действие страшное оружие. Обычно никому и в голову не приходит, насколько невыносимо для человека, когда его разглядывают в упор на протяжении длительного времени, скажем двух или трех часов; люди не задумываются об этом просто потому, что редко сталкиваются с подобными вещами и им не представляется случая испытать свою силу духа.
Ему как раз представилась такая возможность, и его нервы уже начали сдавать. Он оказался совершенно беззащитен, во-первых, потому, что его поле деятельности было ограничено полукруглой стойкой бара и он не мог никуда от нее отойти; и, во-вторых, учитывая саму ситуацию. Каждый раз, пытаясь дать отпор, он убеждался, что ему просто не к чему придраться. Она просто смотрела. Поле битвы оставалось за нею. Ее взгляд был направлен на него, словно тонкий луч, и он не мог ни заслониться от этого взгляда, ни толкнуть его в сторону.
У него появились и с ужасающей быстротой стали нарастать симптомы заболевания, незнакомого ему до сих пор, которое медицина называет агорафобией: непреодолимое желание запереться, спрятаться в раздевалке или же просто нырнуть под стойку и укрыться там от ее взгляда; он раз-другой сдвинул брови и преодолел это желание. Его глаза все чаще искали часы, висевшие над головой, часы, от которых однажды, как ему говорили, зависела жизнь человека.
Он страстно мечтал, чтобы она ушла. Он почти молился об этом. И все же ему давно стало абсолютно ясно, что она не собирается уходить добровольно, что она уйдет только тогда, когда бар закроется. Так как ни одна из тех причин, что обычно приводят людей в бар, явно не могла быть применима к ней, не стоило и надеяться на скорое освобождение от пытки. Она сидела здесь не потому, что кого-то ждала, иначе этот кто-то уже давно бы появился. Она пришла сюда не для того, чтобы выпить, так как нетронутый стакан все еще стоял там, куда он поставил его несколько часов назад. Она преследовала одну-единственную цель: смотреть на него.
Отчаявшись избавиться от нее каким-либо другим путем, он мечтал только о том, чтобы поскорее пришло время закрытия и его мучениям наступил конец. По мере того как число клиентов пошло на убыль и стало уменьшаться количество сидящих за стойкой, сила воздействия взгляда соответственно возрастала.
Теперь за полукруглой стойкой, за которой он стоял, было много пустых мест, что еще усиливало впечатление от этого безжалостно-неподвижного взгляда Медузы.
Он уронил стакан, чего никогда не случалось с ним раньше. Она просто разрывала его на куски. Он бросил на нее яростный взгляд и наклонился, чтобы подобрать осколки; губы его беззвучно шептали проклятия.
И наконец, когда он уже думал, что это никогда не произойдет, минутная стрелка дошла до двенадцати. Пробило четыре часа, наступило время закрытия. Двое мужчин, занятых дружеской беседой, последние посетители, поднялись, не дожидаясь, пока их попросят, и медленно пошли к выходу, не прекращая своего негромкого разговора. Но не она. Ни единый мускул не дрогнул на ее лице. Стакан все так же неподвижно стоял перед ней, она продолжала сидеть. Смотрела, наблюдала, ни разу даже не моргнув.
— Спокойной ночи, джентльмены, — громко сказал он вслед последним посетителям, так чтобы она поняла.
Девушка не пошевелилась.
Бармен открыл распределительный щит и резко дернул выключатель. Внешние светильники, расположенные по периметру, погасли, остался только внутренний свет, идущий откуда-то из-за его спины; словно солнечный закат, он отражался в зеркалах и бутылках, выстроившихся рядами вдоль стен. В этом свете он казался черным силуэтом, а она лишенным тела, слабо освещенным ликом, который глядел на него из окружающего полумрака.
Он подошел к ней, забрал невыпитый коктейль и выплеснул его, так резко взмахнув рукой, что пролил мимо.
— Мы закрываемся, — сказал он хрипло.
Наконец она пошевелилась. Поднявшись с табурета и быстро выпрямившись, она некоторое время держалась за стойку, чтобы отошли затекшие ноги.
Его пальцы ловко пробежали сверху вниз по пуговицам куртки. Он раздраженно спросил:
— Что это значит? Что за игру вы затеяли? Что у вас на уме?
Она, не ответив, спокойно направилась через полутемный зал к выходу, словно не слышала его. Он никогда бы не подумал, что вид девушки, покидающей бар, может принести ему чувство такого глубокого облегчения. В расстегнутой на груди куртке, обессиленный, изнемогающий, он оперся одной рукой о стойку и слегка нагнулся вперед в ту сторону, куда она ушла.
На улице у выхода горел фонарь, и он снова увидел ее, когда она там оказалась. Она остановилась недалеко от двери, повернулась и посмотрела на него сквозь разделявшее их пространство долгим, серьезным и многозначительным взглядом. Словно хотела показать, что все это ему не привиделось; более того, показать, что это еще не конец, это только небольшая передышка.
Он повернулся, чтобы закрыть дверь на замок, — она молча стояла на тротуаре, в нескольких ярдах. Она выжидающе повернулась лицом к двери, словно карауля его появление.
Он был вынужден двинуться в ее сторону, к ней, так как именно этим путем он уходил по ночам домой. Они оказались на расстоянии вытянутой руки друг от друга, так как тротуар был довольно узким, а она стояла прямо посередине, не стараясь держаться ближе к стене. По ее лицу, которое она медленно поворачивала по мере того, как он подходил, бармен понял, что она будет молча ждать, пока он пройдет, и, раздраженный этим молчаливым упорством, заговорил сам, хотя минуту назад решил не замечать ее.