Леди-Солнце
Шрифт:
Ах, Филиппа, подумала Кэтрин, отчего, ну отчего она сейчас не здесь?!
И снова попрекнула себя: что я вообразила? Как могла такое подумать? Просто он возбужден после недавней битвы, рад, что прогнал противника, доволен, что сумел совершить такое ради супруги верного друга и помощника.
Конечно… Вот оно, объяснение его поведения — слов, взглядов… И нечего ей беспокоиться… понапрасну…
Оставшись один в отведенной ему комнате, Эдуард опустился на постель. На ЕЕ постель.
Нет, никогда прежде не видел он женщины, подобной ей! Никогда! Другой такой быть не может!
Какое совершенство!.. Он знал немало женщин красивых, изящных, наверняка страстных, с которыми был бы совсем не прочь заняться любовью, но, как ни странно, каждый раз удерживал себя. Хотя не всегда это давалось легко… Причина, кроме всего прочего, крылась и в том, что он сознавал — это было, правда, не слишком приятно, — что ему в его положении нетрудно одержать победу, которой он будет обязан не своим достоинствам, а тому, что он король.
Но и мысли о Филиппе, о верной любимой жене, не оставляли его в те минуты. Лучшая жена на земле! Естественная и безыскусная, умная и добрая, любящая и благородная… Смертный грех предать такую, изменить ей!..
Однако сейчас все эти мысли были далеки от него. Он встретил сейчас не женщину… Он встретил богиню!..
Именно такой предстала перед его глазами Кэтрин Монтекут, графиня Солсбери. Ее красота ослепляла!.. Почему Уильям никогда не говорил ему, как она красива? Почему не представил ко двору? Хотел только сам любоваться совершенством, хранить лишь для себя?.. Да, очевидно, так. На месте Уильяма он, наверное, повел бы себя так же.
На мгновение он обрадовался, что Монтекут далеко отсюда, что он в плену. И тут же неприятно удивился этой мысли и постарался отбросить ее.
Увы, это ему не удалось — в нем возникло желание. Непреодолимая страсть заполнила все его существо. Она была такой силы, что он не мог ей противиться.
Никогда еще он не нарушал супружеского обета. Но ведь никогда раньше он не встречал и женщины по имени Кэтрин Монтекут… Никогда в жизни…
Она изменила решительно все в один миг! Куда подевались сдерживающие мысли о добропорядочности, о супружеской клятве, о лучшей на свете жене?
Желание обладать этой женщиной утопило в себе все остальное: совесть, чувство долга, сознание вины…
Кто-то появился возле дверей. Он не обратил внимания, не видел их.
Они пришли помочь ему переодеться к ужину в большом зале, где все уже было готово к приему короля и почти все были в сборе.
Стол накрыт. Рыцари входят в зал. Среди них нет короля. Оруженосец говорит, что оставил его погруженным в глубокую думу, тот даже не слышал или не пожелал услышать приглашения к трапезе.
— Мне показалось, миледи… — добавил оруженосец. —
Кэтрин не могла не знать об этой традиции, и что ей оставалось, как не согласиться с оруженосцем и не отправиться к королю в комнату, которая была ее спальней?
Она постучала в дверь, и король самолично отворил. Увидев, кто это, он не мог скрыть улыбки радости и удовлетворения. Он взял Кэтрин за руку, ввел в комнату и закрыл за собой дверь.
Она увидела, что он не переоделся и был все еще в доспехах.
— Милорд, — сказала она в смущении, — я пришла сопроводить вас к столу, но вы, я вижу… Я оставлю вас, чтобы вы сняли доспехи перед тем, как принять нашу скромную пищу.
— Я все время думал… — медленно проговорил Эдуард, — после того, как вы ушли отсюда, все время думал… Только о вас… И о себе… О том, что значит для меня эта встреча.
— Милорд, — ответила она, — для меня она означает спасение от шотландского плена, и я знаю, что мой супруг, граф Солсбери, благословляет вас за это из своей дали, где он находится не по собственной воле.
— Сейчас я не могу думать о нем, — не таясь, сказал король. — Он был вашим супругом, и это достаточная награда для любого мужчины… Сейчас я хочу думать только о вас… И о себе. И об этом дне, в который произошло то, чего не было никогда раньше… Я увидел вас… Увидел самую прекрасную, самую великолепную из всех женщин. И мгновенно понял, что люблю ее… Да, люблю всем сердцем!
Она улыбнулась в попытке сделать вид, что относится к его словам как к проявлению королевской любезности и снисходительности.
— Милорду угодно значительно преувеличивать мои достоинства, — сказала она. — Но чтобы король не успел разочароваться во мне и пожалеть о своих словах, я прошу его как можно быстрее проследовать в зал, ибо уверена, он изнемогает от голода и жажды.
— Если я и жажду, миледи, то лишь вас! — воскликнул король.
— Люди внизу умирают от желания начать пиршество, милорд, — продолжала Кэтрин, по-прежнему стараясь превратить его слова в шутку. — И не могут без вас.
— Пускай подождут! Но я не в состоянии ждать и хочу сказать вам, что ваше прекрасное лицо, ваши движения, ваш голос — все, что вы делаете и говорите, — поразили меня до глубины души, и я не буду знать ни одного мгновения покоя, если не услышу от вас доброго слова, не увижу ласкового взгляда!
— Как может ваша верная подданная смотреть недобрым взглядом на короля?
— О, я хочу, чтобы на него смотрела не его подданная, но его возлюбленная!
— Милорд, вам угодно все время шутить, но, прошу вас, подумайте о том, что скажут, если мы еще задержимся здесь, в этой комнате. Какие слухи могут появиться и достичь ушей вашей доброй королевы и жены и огорчить ее.