Ледяная принцесса
Шрифт:
— Даже и не думай об этом. С удовольствием, мне нетрудно. А полицейский намекнул хотя бы, в чем дело?
— Нет, он не соизволил сказать ни слова. Но у меня есть свои соображения. Я разве не говорила, что она не совершала самоубийства, разве не говорила?
Эрика импульсивно сжала руку Биргит:
— Биргит, милая, пожалуйста, не надо делать поспешных выводов. Может быть, ты и права, но до тех пор, пока мы не узнаем наверняка, лучше не гадать.
Это были очень долгие два часа. Все это время они сидели за кухонным столом молча. Разговор умер почти сразу, и тишину нарушало лишь тиканье кухонных часов. Эрика обводила указательным пальцем цветные узоры на клеенке. Биргит так же, как и в прошлый раз, была одета в черное и с таким же макияжем. Но сейчас в ее облике появилось что-то еще, трудноуловимое. Она казалась усталой и потрепанной, как старая выцветшая фотография. И дело, наверное, было не столько в том, что Биргит похудела, — она и раньше была худощавой, — но вокруг глаз и рта у нее появились заметные новые морщинки. Она сжимала в руках кофейную чашку так крепко, что побелели костяшки пальцев. И Эрика подумала, что если это долгое ожидание так утомительно для нее, то оно должно быть совершенно невыносимо для Биргит.
— Я не понимаю, кому понадобилось убивать Алекс. У нее никогда не было не только врагов, но даже недоброжелателей, и они с Хенриком вели самую обычную жизнь.
После долгого молчания слова показались неожиданно громкими, как пистолетный выстрел.
— Еще не известно, так ли это. Нет никакого смысла сидеть и строить догадки, пока мы не узнаем, чего хочет полиция, — повторила Эрика снова.
Биргит ничего не сказала, и Эрика расценила это как молчаливое согласие. Сразу же после двенадцати машина Хенрика остановилась на маленькой площадке перед домом, они увидели его через кухонное окно и с облегчением встали и пошли в прихожую одеваться. Когда он позвонил в дверь, они уже стояли одетые, готовые ехать. Биргит и Хенрик приложились к щекам друг друга, а потом настала очередь Эрики приветствовать его. Она не очень привыкла к такой манере и немного беспокоилась, что в первый раз у нее получится неловко и неуклюже. Но она неплохо справилась. Никаких проблем. Просто на секунду она, скорее с удовольствием, почувствовала запах лосьона для бритья Хенрика.
— Ты ведь поедешь с нами?
Эрика уже подходила к своей машине.
— Ну, я вообще-то не знаю…
— Я был бы очень признателен.
Хенрик смотрел на Эрику поверх головы Биргит. Она встретила его взгляд, тихо вздохнула и устроилась на заднем сиденье «БМВ» Хенрика. Да, день, видимо, будет длинным. Дорога до Танумсхеде заняла у них не более двадцати минут. В машине они говорили ни о чем: о местных жителях, погоде, ветре и прочих вещах. О чем угодно, только не о визите в полицию. Эрика сидела на заднем сиденье и спрашивала себя, что она здесь делает. Что, ей недостаточно собственных проблем? И что за необходимость ехать сейчас в полицию? Мало, что ли, того, что она оказалась на месте убийства. Эти вопросы также означали, что ее надежды написать книгу начинают рассыпаться, как карточный домик. Она успела набросать первый вариант, а теперь могла с таким же успехом выкинуть рукопись в корзину. Ну да ладно. По крайней мере, это заставит ее полностью сконцентрироваться на биографии. Но все же она может справиться. Переделки, поправки — глядишь, и пойдет. Положа руку на сердце, Эрика понимала: расследование убийства сулит обернуться настоящей удачей.
Внезапно она осознала, что она делает и почему сейчас находится в этой машине. Александра не была вымышленным литературным персонажем, которым она могла крутить и вертеть по своему усмотрению и вкусу. Она была живым человеком. Ее любили живые люди. Да и она сама любила Александру. Эрика посмотрела на Хенрика в зеркало заднего вида: он выглядел таким же невозмутимым, как и в прошлый раз, несмотря на то что ему, может быть, скоро скажут, что его жена была убита. А ведь разве не правда, что большинство убийств совершает кто-то из близких? И Эрике снова стало стыдно за свои мысли. Усилием воли она заставила себя перестать думать об этом и была рада, что они уже почти приехали. Теперь она хотела лишь одного — чтобы все это поскорее закончилось и она наконец могла бы вернуться к своим родным пенатам и понятным, обычным заботам.
Груды бумаг на его письменном столе дорастали до впечатляющих высот. Просто поразительно, что столь маленькая коммуна, как Танум, могла рожать такую кучу заявлений о правонарушениях. По большей части, конечно, всякая мелочовка, но ведь каждое заявление полагается рассматривать. Поэтому ему и приходилось копаться во всех этих бумагах, как какому-нибудь закоренелому бюрократу. Возможно, все было бы не так паршиво, если бы Мелльберг делал хоть что-нибудь, а не сидел целыми днями на своей жирной жопе. И сейчас он в очередной раз снова делал работу за шефа. Патрик Хедстрём вздохнул. Если бы он не относился к этому с определенным юмором — хотя это скорее был юмор висельника, — он бы просто не дожил до сегодняшнего дня. Но последнее время он все чаще и чаще размышлял: неужели в этом и заключается смысл его жизни?
Сегодняшнее большое событие обещало стать радостной переменой в каждодневной рутине. По указанию Мелльберга он должен был присутствовать во время разговора с матерью и мужем женщины, которую нашли убитой во Фьельбаке. И дело не в том, что он был бесчувственный и не осознавал глубины их трагедии или не сочувствовал семье жертвы, — просто в работе Патрика очень редко попадалось хоть что-нибудь интересное. И он буквально сгорал от нетерпения и не мог дождаться, когда все это начнется.
В школе полиции им преподавали технику ведения допроса, и с тех пор ему иногда выпадала возможность проявить свои таланты, расследуя «ужасные» преступления: кражи велосипедов или рукоприкладство. Патрик посмотрел на часы: время собираться и идти в кабинет Мелльберга, где будет проходить беседа. Сегодняшний допрос был формальным, не более того, но он не становился от этого менее важным. Патрик слышал разговоры, что мать жертвы все время твердит о том, что ее дочь не могла совершить самоубийство. И он, конечно, хотел услышать, почему она настолько в этом уверена, что стоит за этим, как оказалось, абсолютно верным утверждением. Он взял блокнот, ручку, кофейную чашку и вышел в коридор. Руки у него были заняты, поэтому ему пришлось открывать дверь локтями и ногами и придерживать ее спиной. Наконец Патрик оказался внутри кабинета, развернулся, и тут он увидел ее. Его сердце остановилось и на секунду замерло. Ему опять было десять лет, и он пытался дернуть ее за косу. Секундой позже ему стало пятнадцать, и он пытался уговорить ее забраться к нему на мопед, чтобы немного покататься. Ему — двадцать, и он потерял надежду, когда она уехала в Гётеборг. Патрик быстро подсчитал, что прошло по меньшей мере шесть лет с тех пор, когда он видел ее в последний раз. Она осталась все такой же — высокая и красивая. Волосы волнами падали ей на плечи; она была блондинкой, но цвет волос по длине немного менялся. Это придавало ее облику что-то особенно светлое и теплое. С самого детства Эрика любила покрасоваться, и Патрик видел, что она по-прежнему уделяет большое внимание своей внешности. Она явно удивилась, увидев его, но Мелльберг смотрел на него так, что Патрик просто молча кивнул ей и сел на свое место. Все эти люди собрались здесь по одной и той же причине. Мать Александры Вийкнер, маленькая и худенькая, была великолепно причесана и одета, но выглядела изнуренной, под глазами заметно проступали темные круги. Патрик обратил внимание, что на ней много золотых украшений — слишком много, на его взгляд. О муже совершенно нельзя было сказать, что он убит горем. Патрик заранее просмотрел данные о нем. Хенрик Вийкнер — преуспевающий бизнесмен из Гётеборга, обладатель весьма значительного состояния, нажитого несколькими поколениями его предков. И это чувствовалось с первого взгляда — не только из-за его одежды, явно влетевшей в большую копеечку, или запаха дорогого лосьона для бритья, который распространился по комнате, — было в нем что-то еще, трудноопределимое — некая спокойная уверенность в праве на то, что в этой жизни он должен быть на самом верху. Ему никогда и ни в чем не приходилось нуждаться. Хотя Хенрик был совершенно невозмутим и это никак не проявлялось внешне, Патрик все же отметил, что Хенрик считает себя хозяином положения, постоянно и полностью контролирующим ситуацию.
Мелльберг окопался за своим письменным столом. Он постарался поглубже запихнуть рубашку в брюки, но это ничуть не мешало кофейным пятнам радовать глаз во всей своей красе. Пока он молча изучал каждого из присутствующих, его правая рука непроизвольно потянулась наверх поправить волосяную конструкцию, которая чуть-чуть накренилась в одну сторону. Патрик изо всех сил старался не рассматривать Эрику и заставил себя сосредоточиться на кофейных пятнах Мелльберга.
— Ну, в общем, так. Вы, конечно, в курсе, по какой причине я вызвал вас сюда. — И Мелльберг сделал длинную театральную паузу. — Я, следовательно, Бертель Мелльберг, начальник полицейского участка Танумсхеде, а это Патрик Хедстрём, который назначен моим помощником в этом расследовании.
Он кивком указал на Патрика, который сидел к его столу чуть ближе, чем остальные.
— Расследование? Вы хотите сказать, что она была убита?
Биргит потянулась вперед, и Хенрик быстро обнял ее за плечи, как бы защищая и успокаивая.
— Да, мы пришли к выводу, что ваша дочь не совершала самоубийства. Согласно отчету судебного эксперта, версию о самоубийстве можно исключить полностью. Я, ясное дело, не могу рассказывать вам о ходе расследования во всех деталях, но есть одно обстоятельство, указывающее на убийство: в то время, когда ее запястья были перерезаны, она не могла быть в сознании. Мы обнаружили в ее крови большое количество снотворного: очевидно, некто в то время, когда она впала в бессознательное состояние, сначала положил ее в ванну, включил воду и уже потом перерезал ей запястья бритвой, чтобы создать видимость самоубийства. Возможно, убийца был не один.
Плотно задернутые шторы не пускали внутрь кабинета резкий дневной свет. Атмосфера в комнате стала напряженной и какой-то пронзительной. И было заметно, насколько противоречивые чувства обуревают Биргит — горе и явное облегчение оттого, что Алекс не отняла у себя жизнь.
— Вы знаете, кто это сделал?
Биргит достала из сумочки маленький вышитый платок и аккуратно прикладывала его к глазам, чтобы не испортить макияж.
Мелльберг сложил руки на своем безразмерном пузе и обвел глазами присутствующих. Он прокашлялся и наконец изрек:
— Может быть, вы мне об этом расскажете?
— Мы? — спросил Хенрик с подчеркнутым удивлением. — А каким образом мы можем что-то об этом знать? Это работа какого-нибудь сумасшедшего. У Александры не было ни врагов, ни недоброжелателей.
— Но это ты так думаешь.
Патрик заметил, как на долю секунды муж Алекс изменился в лице: какая-то тень пробежала по нему и тут же исчезла, и Хенрик вновь обрел свое спокойное, невозмутимое «я».
Патрик всегда испытывал здоровый скептицизм в отношении людей наподобие Хенрика Вийкнера — людей, которые родились в рубашке, у которых всегда было все, которым никогда не надо было и пальцем шевелить. Он, безусловно, выглядел и симпатичным, и приятным, но под этой внешностью, как чувствовал Патрик, скрывалась очень непростая, неоднозначная личность. Под красивой оболочкой пряталась жестокость, и Патрик задал себе вопрос насчет полного отсутствия какого-нибудь удивления на лице Хенрика, когда Мелльберг объявил, что Алекс была убита. Одно дело — верить в это, но когда тебе объявляют об этом как о бесспорном факте — совершенно другое. За десять лет работы в полиции Патрик научился обращать внимание на такие вещи.