Ледяная трилогия (сборник)
Шрифт:
В дверь постучали. И голос секретаря спросил:
– Товарищ Дерибас?
Он почувствовал, что в кабинете что-то произошло. И сразу зазвонил телефон на столе.
Дерибас лежал перед нами бездыханный.
– Товарищ Дерибас! – громче спросил секретарь и стукнул в дверь.
Но Дерибас не отвечал ни нам, ни людям.
– Ломайте дверь! – закричал секретарь.
Охранники навалились на дверь. Я замер. Потому что не знал, что надо делать. Сердце Дерибаса не выдержало удара. И вдруг Фер вцепилась в его плечи, встряхнула:
– Братик, говори сердцем! Братик, милый, родной, говори сердцем!
Сердце молчало.
Трещала дверь.
Фер легла на Дерибаса, обняла его, сжала. Изо рта ее вырвался пронзительный крик. И я почувствовал,
И оно ожило.
– Иг, Иг, Иг, – заговорило оно.
Мы закричали от радости.
Дверь распахнулась, в кабинет ворвались чекисты. Но мы не заметили: лица наши припали к окровавленной груди, сердца ловили голос пробудившегося сердца, губы повторяли имя брата:
– Иг! Иг! Иг!
Меня ударили рукояткой нагана по голове, и я потерял сознание.
Очнулся я в карцере.
Было почти темно: свет пробивался из-под железного «намордника» на маленьком подвальном окне. Я лежал на мокром полу. Он пах человеческой мочой. Я приподнял голову и потрогал ее: на затылке большая шишка, волосы склеились от запекшейся крови. Я осторожно встал, держась за стену. Голова слегка кружилась. Но сердце билось ровно: оно отдохнуло, пока я лежал без сознания. Я осмотрелся: в карцере не было ничего. Я осторожно прошелся. Голова болела. Я приложил ее к прохладному «наморднику». И вспомнил все.
Сердце радостно затрепетало: у меня есть брат Иг!
Я застонал от радости, закрыл глаза и улыбнулся в темноте.
Сердце мое стало искать Фер. Толстые кирпичные стены не помешали: Фер была рядом, в камере. Мы заговорили. И нам стало очень хорошо…
Прошли несколько суток.
Я очнулся от скрежета засова. Дверь распахнулась, тюремщик мотнул головой:
– На выход.
Я вышел из камеры. И вскоре стоял в кабинете начальника следственной части Кагана. Маленький, смуглый, с жестоким и умным лицом, он стал задавать мне вопросы о происшедшем. Я понял, что ему не надо говорить правду. Поэтому я сказал, что Дерибас допрашивал нас, потом у него случился эпилептический припадок, он упал и ударился грудью о стол. А мы старались помочь ему. Этот ответ, как ни странно, удовлетворил Кагана. Повертев в руках остро отточенный карандаш, он нажал кнопку звонка.
Меня отправили в общую камеру.
А еще через пару дней нас с Фер отвезли в больницу, где лежал Иг. У входа в отдельную палату сидел охранник в наброшенном на гимнастерку белом халате. Он открыл дверь и впустил нас в просторную и светлую палату. На единственной кровати лежал Иг. Он почти полностью поседел. Лицо его сияло невыразимой радостью. Мы бросились к нему, обняли. И он зарыдал от счастья. Сердца наши стали трогать его проснувшееся сердце. Оно было таким юным! Иг вздрагивал и плакал.
Мы учили проснувшееся сердце первым словам.
Вошла полная и румяная докторша.
Завидя нас, обнимающих плачущего Иг, она расплылась в улыбке:
– Так это и есть ваши родные, товарищ Дерибас?
Иг кивнул.
Она поставила на тумбочку мензурку с лекарством, вздохнула, колыхнув своей большой грудью:
– Какое это счастье – найти на земле родного.
Мы были полностью согласны с ней.
В этот же день нас освободили, и заместитель Иг чекист Западный поздравил нас: в управлении уже все знали, что Дерибас, потерявший свою семью в Гражданскую войну, нашел сестру и брата. Свидетелям наших рассуждений о Льде и тайной миссии было сказано, что мы, добираясь до Красноярска, почти ничего не ели (что было правдой!), вследствие чего слегка «тронулись умом». Поздравляя нас, широколицый здоровяк Западный извинился за «рукоприкладство» и «вынужденное негостеприимство».
– Все-таки вы, ребята, здорово похожи на нашего Терентия Дмитрича! – искренне признался он.
«А как же – голубые глаза!» – тайно и радостно подумал я.
Нас поселили в общежитии ОГПУ.
Иг выписался из больницы через трое суток. Врачи поставили ему диагноз: «сильнейшее переутомление, поведшее за собой глубокий обморок с квазиэпилептическим припадком». Из Москвы от Ягоды пришло распоряжение – отправить Дерибаса в отпуск для поправки здоровья. Председатель ОГПУ СССР любил и ценил «неистового Дерибаса, железной рукой наведшего порядок на Дальнем Востоке».
В Хабаровске Иг занимал красивый особняк на Амурском бульваре. Бывшая жена и сын остались в Москве, здесь же он сожительствовал с актрисой драматического театра. В особняке Иг мы снова встретились втроем. Иг пришел в себя, грудь залечивалась, сердце начинало жить. В небольшом, но уютном каминном зале мы разожгли огонь, опустили шторы, сбросили с себя убогие человеческие одежды, опустились на ковер и замерли, обнявшись.
Время остановилось для нас.
Очнувшись, мы с Фер впервые после нашей встречи вдоволь наелись фруктов, которых в доме Иг было предостаточно. Начальнику краевого ОГПУ доставляли крымский виноград и персики, астраханские арбузы и сливы, кавказские груши и мандарины. Глядя, как мы, голые, озаряемые сполохами каминного пламени, с наслаждением едим фрукты, Иг любовался нами. Он был похож на малыша, учащегося ходить. Жестокий и непримиримый, воспринимающий жизнь как непрерывную беспощадную борьбу, он словно вылез из старого стального панциря, утыканного окровавленными шипами, и, мягкий, беззащитный, сделал свой первый шаг.
Наши сердца бережно трогали его.
Наши губы говорили с ним.
Я и Фер рассказали обретенному брату свою жизнь. А он рассказал свою. Жизненный путь сорокапятилетнего Терентия Дерибаса прошел под знаком Вечной Борьбы: крестьянское детство в захолустье, затем город, реальное училище, заводская рабочая среда, нелегальный кружок РСДРП, романтика революционного подполья, вера в светлое будущее, листовки и агитация, русский марксизм, арест, ссылка, побег, опять арест, опять ссылка, революция, рабочие дружины, врожденное умение командовать людьми, заражать своей яростью и гнуть под себя, Гражданская война, путь комиссара полка, дивизии и армии, победа над белыми, опыт и авторитет, пост в ВЧК, беспощадность к оставшимся врагам, личная благодарность Ленина, непоколебимость и жестокость, абсолютная преданность партии и – должность начальника секретного отдела ОГПУ, члена коллегии ОГПУ, а затем – полпреда ОГПУ по Дальневосточному краю.
Десятки людей Дерибас во время войны и после расстрелял лично; тысячи были расстреляны по его приказу. Для большевиков он был идеальной машиной подавления и уничтожения.
Когда же ледяной молот ударил ему в грудь, Дерибас умер.
А Иг появился на свет. И стал нашим братом.
Он рассказал нам удивительную историю. В 1908 году он жил в очередной ссылке в Западной Сибири, в деревушке на берегу могучего Иртыша. Он ждал зимы, когда Иртыш встанет и можно будет договориться с ямщиком и на санях по льду совершить побег до Омска, а там сесть на поезд и уехать из холодной Сибири. В конце июня он увидел сон: ему приснился его дед, Ерофей Дерибас. Дед был ледяной. Все тело его было изо льда – и голова, и кривые ноги кавалериста, и обрубок правой руки, потерянной им на войне с турками. Дед сидит за новым, пахнущим свежеструганным деревом столом в новой, только что поставленной хате Дерибасов в том самом селе Успенском, где родился и вырос Терентий. Вокруг деда восседает вся семья Дерибасов. Посреди стола лежит зажаренная свиная голова. Семилетний Тереша сидит напротив деда. Дед отрезает куски горячей, дымящейся свинины своей единственной и ловкой левой рукою и протягивает каждому члену семьи, сопровождая кусок прибауткой. Все смеются и с аппетитом едят свинину. Терентий чувствует, как вкусно пахнет мясо, он очень голоден; слюна течет у него изо рта, он не в силах больше терпеть – ему ужасно хочется есть. Но дед не торопится: ледяная рука, орудуя ножом, срезает очередной ломоть, протягивает, но – опять не Терентию. Пока дед говорит прибаутку, он держит теплую свинину в руке; жир сочится из ломтя, капает крупными каплями. Наконец все, кроме маленького Терентия, получают свои куски и смачно, с аппетитом едят теплую свинину. Ест и сам дед.