Ледяное небо
Шрифт:
Два оставшихся дирижабля приближаются, поливая нас огнём из пушек. Будто сухой горох барабанит по обшивке, но даже пушки нипочём нашему мастодонту из Второй мировой. Нет на нем брони, но сделан он на совесть. Недаром С-46 служили так долго и особенно в Арктике, где даже лютые морозы и штормовые ветра не помеха этому трудяге.
— Слишком близко! — отчаянный голос Глэдис вырывает меня от размышлений, и я вижу, как угрожающе нарастает серебристое тело.
Кажется, вот-вот столкнёмся. Но знаю — это обман зрения. На самом деле запас есть, пусть и небольшой. Ощущаю это своим звериным чутьём — не могу иначе это назвать.
Я вновь закручиваю ручку пулемёта, она скользит в моей ладони, отдача швыряет на спинку спинке кресла, вжимает. Пули злыми осами впиваются в дирижабль, лопаются баллоны внутри оболочки. Аппарат, потерявший все свою королевскую грацию и изящество, смахивает теперь на дыню, изъеденную гнилью. Но не сдаётся — отфыркивается кусачими пулями, они бьют по обшивке транспортника, срывая краску.
Я решительно отдаю штурвал влево — медленно и неохотно С-46 начинает отворачивать. Скрежет раздирает душу страхом на куски. Задели, задели крылом!
Но это добивает врага, лопается последний баллон и ставший беззащитным дирижабль камнем падает вниз.
Нахлынула усталость, но тут, словно лёгкий бриз пробежал по кабине, окутал удивительно приятной негой. Руки и ноги окрепли, в них будто влилась новая сила. Я обернулся и увидел в проёме двери Маруну. Она застыла как статуя, высеченная из мрамора. Выпрямилась, скрестив руки на груди. Прикрыла глаза. От неё исходила невероятная энергия, заставляла ощутить себя таким бодрым, как никогда.
Разум обретает ясность, глаза не слезятся, а руки делают привычное дело — крутят ручку пулемёта. Захожу на цель. Вот он передо мной — чудо инженерной мысли начала двадцатого века. Вижу жёсткий «корсет» переборок, блики света на станине пулемёта, плавные изгибы гондолы, где в квадратных окнах торчат жерла пушек. Они огрызаются, плюются огнём, но неточно, слабо, не достигая самолёта. Сильный порыв ветра сносит дирижабль, и он пытается развернуться за мной, но беспомощно вязнет в облаках, как муха в липкой бумаге.
Я вновь приникаю к прицелу пушки, хотя зачем? Промахнуться в этого мастодонта невозможно, надо лишь провернуть латунную ручку.
И тут транспортник встряхивает, он сваливается на крыло.
— Правый двигатель заглох! — хриплый от тревоги голос Глэдис заставляет меня вздрогнуть.
И тут к своей досаде я отчётливо вспомнил: правый движок нашего С-46 жрал больше бензина, чем левый, а я, балбес эдакий, совершенно забыл об этом. Но благодаря магии Маруны у нас должно быть бесконечное количество бензина, а стрелка топливомера дрожит у крайней левой черты — красная лампочка напоминает об этом. Да и в баках левого мотора топливо стало уменьшаться.
Вместе с Глэдис с трудом выравниваю транспортник, тумблером включаю перекачку бензина из левого бака в правый. Может быть, так продержимся.
Дыхание перехватило, во рту гадкий металлически привкус крови. Секунда, другая и вдруг правый движок болезненно откашливается, из патрубков вырывается белый дымок, и винт заводится, превращаясь в привычный желтоватый нимб.
Я вновь беру штурвал на себя, неохотно, как будто сонно С-46 задирает нос, поднимаясь всё выше.
Из сизой рвани облаков выплывает массивный тёмный силуэт, и спутник Хеолары обводит его мерцающим серебристым контуром. Прекрасная мишень. Даже на миг становится жалко, что всё закончится так быстро.
Я подвожу самолёт сбоку и врубаю пулемёт — громкий сухой треск врывается в мерное гудение мотора. Как острые когти пули вонзаются в оболочку, рвут её на куски. Ярко-оранжевые огоньки пробегают по стыкам полотнищ, из которых сшита оболочка, разбегаются в стороны, пожирая тонкий материал. Оглушает взрыв и на месте дирижабля возникает огромный огненный шар — во все стороны летят обломки.
Транспортник вздёрнул высоко нос, его перетряхнуло, скрутило будто судорогой. Штурвал вырвало из моих рук, ремни больно впились в тело. Похоже, этот дирижабль летал на водороде — он взорвался.
С-46 свалился на крыло и тяжело рухнул вниз как громадный утюг. На современных самолётах есть система, которая предупреждает о сваливании — начинает трясти штурвал, если скорость близка к критической. Но даже если её установили на реликте Второй мировой, я ничего не смог бы сделать. Всё произошло так стремительно, что я лишь краем глаза заметил, как побелела Глэдис, закусила губу, напряглась. Как стадо антилоп в голове с дикой скоростью пронеслись мысли — что я могу сделать? Ну что?! Ни один лётчик не смог бы вывести массивный лайнер из штопора. Но я не хотел отступать. У меня всё получилось — весь воздушный военный флот летающего города мы уничтожили. Неужели придётся начинать все сначала?
Я мгновенно взмок, словно в кабину хлынул зной пустыни. Кровь прилила к лицу, я слышал стук своего сердца, он отдавался в висках, горле, и даже руках. В горле пересохло, и язык, став каким-то нереально шершавым, как наждачная бумага, прилип к небу.
Каким надо быть болваном, чтобы так глупо попасться — наверняка люди летающего города специально послали к нам аэростат с водородом. И мы залезли в ловушку, как мышь в мышеловку.
Я попробовал сделать, как всегда — улучив правильный поворот, нажал педаль в обратную сторону от витка, в который входил самолёт, но он так лениво, нехотя реагировал, что я не ощутил никакой реакции. Транспортник, швыряя из стороны сторону, несло прямо на темнеющую внизу землю. Редкие огоньки в окнах домов слились в яркие линии спирали.
И тут повисла нереально смертельная тишина. Всё замерло. Я выглянул из кабины — мы висели в воздухе в облаках, похожих на изрытый временем розовый мрамор.
Закатив глаза так, что остались видны лишь белки, в проёме кабины стояла Маруна. На руках, скрещённых на груди, сквозь беззащитно тонкую кожу змеились тёмно-синие прожилки. Из её тела, рук будто выходили невидимые энергетические нити, которые держали самолёт, не давали ему упасть. Невероятно тяжёлая ноша.
Я уверенно положил руки на штурвал и мягко потянул на себя — транспортник послушно, даже слишком, последовал за моим движением. Авиагоризонт показал, что мы встали горизонтально. И уверенно заскользили вдоль границы пушистой кисеи. С-46 вновь слушался меня беспрекословно.