Ледяное озеро
Шрифт:
– Я умру? – спросил он, когда она его уложила.
– С чего бы это мне дать тебе помереть?
Камилла измерила ему температуру, проверила пульс и кровяное давление, осмотрела язвы на теле, симметрично прорвавшиеся на груди. Потом взяла стетоскоп и стала прослушивать его легкие, забитые слизистой мокротой. Пока Камилла убирала инструменты, он тихо пробормотал:
– Мне кажется, новые лекарства не действуют.
– Пока трудно сказать наверняка. Хотя, конечно, чувствуешь ты себя не лучшим образом.
– Я бы тебе, моя милая, предложил что-нибудь выпить, но, честно говоря, нет сил подняться.
– Не беспокойся, Вендел. Не возражаешь, если я здесь с тобой немного посижу? Ты сделаешь мне большое одолжение. Я сегодня так набегалась, что на ногах не стою.
Она села в большое удобное кресло, глядя на лежавшего с закрытыми глазами мужчину. В комнате было полно всякого барахла – на мебели висели парики, по книжным полкам была разбросана косметика, на полу валялись фотографии, как будто живущий здесь человек хотел выместить свою ярость на собственном прошлом или на воспоминаниях о нем. Камилла закрыла глаза, чтобы воспользоваться небольшой передышкой, а когда снова их открыла, Вендел слегка похрапывал. Камилла бросила на него пристальный взгляд. Когда он через какое-то время пошевелился, женщина сказала ему:
– Я могу тебе помочь. Сегодня. Хочешь?
Он чуть кивнул, прокашлялся и сел. Придя в себя, он спросил:
– Камилла, почему ты этим занимаешься? Ты что, медсестра или исследовательница?
– Я, Вендел, занимаюсь этим из-за денег.
– Понятно. А то слишком уж много развелось в мире этих проклятых святых. Я обожаю Люси, она одна из лучших. Камилла, спаси меня перед тем, как уйдешь, очень тебя прошу. Ладно? Я так себя паршиво чувствую.
Камилла закатала рукав его пижамы и протерла кожу на руке спиртом. Потом встала, прошла через комнату к своей сумке, вынула шприц и подняла его к свету под лампу торшера.
– А если говорить серьезно, я честно занимаюсь своим делом, – сказала она Венделу. – У меня был брат. Пол. Я очень его любила. Когда мне было четырнадцать, я попросила его достать мне наркоты, какой именно, мне было наплевать. Мы тогда оба были немножко психами. – Она снова подошла к кровати. – Тебе будет немножко больно, Вендел, но это нормально. – Женщина слегка похлопала его по руке, на что он даже не отреагировал. – Уж не знаю, что там случилось, но в ту ночь братишку моего убили. Ему сначала выстрелили в лицо, прямо в глаз, а потом наполовину отрезали голову.
– Господи, Камилла, мне так тебя жаль. Бедняжка.
Она убрала свои вещи.
– Я думала, его убили из-за меня. Может быть, он решил стащить для меня наркотики, и это стоило ему жизни. Кто знает? Я помню его похороны, как будто они были на прошлой неделе. Кости на его лице были раздроблены пулей, он был совсем на себя не похож. Его замазали толстым слоем какого-то мерзкого грима. Меня от одного его запаха выворачивало наизнанку. Отец сказал, чтоб я его поцеловала, в губы его поцеловала, понимаешь, я должна была это сделать и сделала. – Камилла попыталась отогнать от себя кошмарные воспоминания и печально усмехнулась. – Я любила братишку, но мне совсем не хотелось целовать его в губы. Меня жуть пробрала, когда я это сделала.
– Да, как это должно быть печально для ребенка…
– Это точно, но другого выхода у меня не было. Такая вот жизнь.
– Грустную историю ты мне рассказала.
– Тебя в сон не клонит, Вендел?
– Да, пожалуй… я…
Снотворное уже начало действовать. Камилла взбила подушки и хорошенько укутала его одеялом. Потом нежно чмокнула больного в щеку. Он закрыл глаза.
– Поспи немного, Вендел. Тебе надо отдохнуть. Это пойдет тебе на пользу. Вот так, теперь все хорошо, провожать меня не надо, я сама найду дорогу.
Сколько же вокруг страданий человеческих, сколько неизлечимо больных людей! Она немного завидовала Венделу, что он мог поспать днем, а то, что он заснул от снотворного, было совсем не важно. Ей самой почти не удавалось поспать с самого приезда в Нью-Йорк.
И в эту ночь ей не довелось как следует выспаться. Ее разбудил телефонный звонок, кто-то сказал в трубку, что Вендел скончался.
– Ох, нет, нет, только не это. Он был таким замечательным человеком…
Звонивший был из той же когорты, он был их пациентом.
– Но это еще не самая плохая новость, – продолжил он.
– Что? Что еще стряслось?
– Его смерть не была естественной.
– Что ты хочешь этим сказать? Он умер от СПИДа.
– Он задохнулся. Его задушили. Задушили собственной подушкой, так сказали полицейские.
– О Господи, нет! Не может быть.
– Тот, кто это сделал, сшил ему губы.
– Что? Что ты сказал? Повтори еще раз!
– Ему ниткой сшили губы. Лицо его было покрыто слоем косметики, на щеки небрежно наложили румяна. Губы накрасили помадой, а веки – серебряными тенями. А губы сшили. Кто же такое мог сотворить?
Больше в ту ночь Камилла заснуть не могла, в животе не проходили спазмы. На рассвете она уже не пыталась заснуть и заказала себе кофе в номер. Следующий день у нее тоже должен быть тяжелым – ее ждали многочисленные пациенты. И все они будут говорить о Венделе. Они, наверное, тоже все будут до смерти напуганы и расстроены. Как же ей не хотелось в тот день ничего делать!
На следующий день, четверг, 20 января 1999 г.
После Филадельфии с Люком стало что-то твориться. В Ньюарке у него поднялась температура, его все время клонило в сон, все его злило, и отметины у него на теле были такие, как будто его подвергли серьезной химической обработке. Холодным солнечным утром, когда они уезжали из Филадельфии, он отказался от завтрака, и Люси все время надо было за ним следить, чтобы он не заснул за рулем.
Когда он отказался еще и от обеда, Люси просто вышла из себя. Он показал ей язвы, выступившие на правой ноге, и две свежие отметины на спине.
– Я себя что-то паршиво чувствую, – сказал он девушке, сетуя на лекарства, которые она ему дала. Видимо, они предназначались не для него.
– Все надо делать по программе, Люк. Без этих средств тебе было бы еще хуже.
– Тело мое отказывается в это верить, хоть умом я тебя понимаю. Но мозги у меня всегда работали не лучшим образом.