Ледыш и недотрога. Интро
Шрифт:
С детства мне легко давалась хореография, рисование, игра на фортепиано и гитаре, но лишь пение приносила ни с чем несравнимую эйфорию и ощущение, что всё правильно. Покидая столицу, я поставила на себе и своём будущей жирный крест, но сейчас, наполняя зал ночного клуба своим голосом, – собой! – я снова могла быть счастливой.
Позже, отсчитывая купюры, Клоун серьёзно спросил:
– Как тебя зовут, детка
– Ви… – Я осеклась и, покосившись на девочек, исправила: – Недотрога.
– Заглядывай ещё, Недотрога, – всучив деньги, пригласил он.
Полина и Вика вытащили меня на тёмную прохладную
– Что будешь делать с деньгами? – делая вид, что ей всё равно, спросила Полина.
Я пересчитала мятые купюры – шесть тысяч. Негусто.
– О! – щёлкнула пальцами. – Есть у меня одна идея. Месть, это блюдо, которое вкусно отведать даже в три утра!
Ледыш сказал, что красная цена мне – пятёрка. Пусть увидит, что ошибся, и попросит прощения. И тогда я отдам ему эти деньги на оплату больничных счетов.
Но, когда я, приехав на знакомую окраину, отпустила такси, поднялась по трём железным ступенькам и толкнула приоткрытую дверь, поняла, что в вагончике никого не было.
Глава 12. Она способна подарить надежду
Ледыш
В комнате царила полутьма, на лица присутствующих ложились кровавые отблески от пылающего камина. Аид восседал в кресле и покачивал в руке наполненный золотистой жидкостью бокал. Подручные человека, который держал весь район в страхе, застыли о обе стороны, словно свита короля.
Заложив руки за спину, я стоял перед отцом своего мёртвого друга и смотрел в глаза этому чудовищу. Я добровольно пошёл с теми, кто вломился в мой вагончик. Теперь, когда им стало известно, где я живу, другого выбора не было.
Меня не волновало, кто рассказал о моём убежище. Это могли быть сокурсники. Теперь, когда Минотавр растрепал всё Недотроге, информация могла просочиться и дальше. Или же Аид узнал адрес в больнице. А может пробил местонахождение по телефону. Не важно.
– Почему вы так вцепились в меня? – спросил то, что интересовало уже давно. – Неужели в этом городе больше нет парней, которые могут петь в вашем заведении?
Он усмехнулся и, залпом осушив бокал, со стуком поставил его на стеклянный столик у камина. Поднялся и неторопливо приблизился ко мне, обходя кругом, будто зверь, принюхивающийся к добыче.
Высокий, с длинными худыми ногами и непропорционально маленькой головой, он вызывал страх одним своим видом. Рыбьи глаза, острый подбородок и вечная усмешка, будто намертво прилепившаяся к лицу вызывали отвращение. Этот человек улыбался даже на похоронах своего сына.
– Слышал, что у тебя некоторые проблемы с деньгами, – лениво проговорил Аид. – Вот и предлагаю возможность заработать. Но ты не ценишь доброту. Ай-яй-яй!
Я глубоко вдохнул и высказался напрямик:
– Егор Никитич, доброта несвойственна людям вашего круга. Не пытайтесь убедить меня, что заботитесь о бывшем однокласснике вашего сына, не поверю. Но и в то, что вы пытаетесь отомстить за него, не похоже. Будь так, вы бы приказали своим псам не избить меня, а убить. Поэтому я и спрашиваю – чего вы добиваетесь?
Он растянул уголки губ ещё шире, и от вида белоснежной улыбки, напоминающей оскал шакала, мурашки побежали по спине. Засмеявшись, Аид похлопал меня по спине и отвернулся, собираясь вернуться к креслу. Но тут же резко развернулся и ударил меня. Среагировать я не успел, челюсть ожгло болью, меня отбросило к стене.
– Щенок, – почти нежно произнёс Черных, потирая костяшки пальцев. – За что мстить? За то, что он сбежал из дома к тебе, чтобы участвовать в каком-то дурацком конкурсе? Или же ты знаешь что-то, чего не знаю я?
Напряжение в комнате возросло в разы. Я машинально коснулся ноющей скулы и поморщился. Мало мне синяков и ссадин? Теперь ещё и это. Но дальше могло быть хуже. Егор Никитич никогда прямо не утверждал, что винил меня в произошедшем, но его дела говорили сами за себя.
Что случилось с Серёгой на самом деле, я не смог выяснить. Мы выиграли и отметили первое место у Клоуна, а потом Черных уехал в клуб отца. Утром мы узнали, что друг умер. О причинах до сих пор приходилось лишь догадываться. Некоторые поговаривали о самоубийстве, другие утверждали, что постарались враги Егора Никитича. Минотавру казалось, что Аид сам забил сына до смерти. Я же был уверен, что гибель друга как-то связана с клубом.
– Трудно представить, что вы чего-то не знаете, – усмехнулся я, но тут же скривился от боли.
– Верно, – хищно прищурился он. – Знаю, что ты просрочил оплату больничных счетов своего деда, и теперь его выставят из единственной клиники, врачи которой согласились принять безнадёжного пациента.
В груди кольнуло. Глухо проговорил:
– Я договорюсь об отсрочке и найду деньги.
– Поздно, – он вытянул руку, и один из подручных вложил в неё пачку бумаг, которые Аид протянул мне. – Я оплатил VIP-палату на три месяца. Жду тебя завтра к открытию клуба. Выступить или вернуть деньги – решай сам.
Всучив мне счета, он вышел из комнаты. Я невидяще смотрел на квитанции и ощущал себя так, будто на скорости болида летел в пропасть. Сумма была огромной! О том, чтобы вернуть её, не было и речи. Но и сдаться не мог. Для меня переступить порог заведения Аида означало оскорбить память друга. Сергей всеми фибрами души ненавидел то, чем занимался его отец, и не держал от нас секретов. Потому мы с Минотавром знали, на какие преступления закрывала глаза полиция.
Как вышел в ночь, я не очень помнил. Бумаги жгли руку, горечь воспоминаний – душу. Даже если продать дедушкину квартиру, не получится вернуть долг Аиду. Да и не мог я распоряжаться недвижимостью, пока дедушка жив.
Домой шёл пешком, чтобы проветрить голову, успокоить бешенство, рвущее грудь, и, возможно, придумать хоть какой-нибудь выход. Но его не было. До вагончика добрался лишь на рассвете. Бросил бумаги на стол и рухнул на узкую кровать. В бок что-то кольнуло, и я приподнялся. Уходил в спешке и не закрыл дверь, поэтому ожидал, что меня могли обчистить. А вот в то, что найду на кровати деньги, и представить не мог!
Мятые купюры были завёрнуты в красочный постер о предстоящем региональном конкурсе вокальных групп. Под приглашением была надпись ручкой. Ровный красивый почерк явно принадлежал девушке. Записка гласила: