Лефорт
Шрифт:
В сентябре 1688 года было объявлено о новом походе на Крым. Поход должен был стать частью общего натиска против Османской империи всех европейских христианских государств.
«Ныне к великим государям писали святейшие вселенские патриархи, цесарское величество римский и королевское величество польский, также Речь Посполитая Венецийская, — говорилось в объявлении о походе, — все согласно, что в настоящее время Турское государство от Господа Бога приняло великое наказание и приходит бусурманское владетельство к самой конечной погибели, и как от войск христианских, так и от междоусобной брани пришло в великое бессилие и безмочьство, какого на них разорения и погибели никогда не бывало. И такого смятения не слыхано, что и сами себе говорят, что пришла им, бусурманам всем, совершенная
Как и в первом походе, командовать русскими войсками было поручено Голицыну Князь учел промахи предыдущего похода и назначил более ранние сроки для сбора и выступления ратных людей — февраль. По расчетам главнокомандующего, это должно было дать русской армии два преимущества; во-первых, возможность форсировать реки по льду, что освобождало войска от необходимости строить мосты и тащить за собой огромный обоз со строительным материалом, а во-вторых, избавление от страшных степных пожаров. Многие из дворян, однако, не верили в успех нового похода и явились на сбор в траурной одежде и с черными попонами на лошадях.
В феврале 1689 года армия численностью в 112 тысяч человек двинулась к Перекопу. На поверку оказалось, что ранние сроки начала похода тоже имеют свои недостатки, о которых Голицын доносил царям из Ахтырки: «Походу чинится замедление за великою стужею и за снегами, да и денежная казна по сие время в полк не прислана, и ратным людям, рейторам и солдатам дать нечего».
Об участии в походе Франца Лефорта историки конкретными сведениями не располагают. Известно лишь, что в середине мая хан, по обыкновению стремительно, напал на русское войско, но был отбит артиллерийским огнем. В Москву было отправлено победное донесение, на которое Софья отвечала своему фавориту страстно-нежным письмом: «Свет мой, братец Васенька! Здравствуй, батюшка мой, на многие лета! И паки здравствуй, Божиею и пресвятые Богородицы милостию и твоим разумом и счастием победив агаряне! Подай тебе, Господи, и впредь врага побеждать. А мне, свет мой, не верится, что ты к нам возвратишься; тогда поверю, как увижу в объятиях своих тебя, света моего. Что же, свет мой, пишешь, чтобы я помолилась, будто я верно грешна перед Богом и недостойна; однако ж, хотя и грешная, дерзаю надеяться на Его благоутробие. Ей! Всегда прошу, чтобы света моего в радости видеть. Посем здравствуй, свет мой, на веки неисчетные».
Двадцатого мая войска подошли к Перекопу. Штурмовать крепость Голицын не рискнул — его войско два дня находилось без воды. Надежды на то, что хан, узнав о численности стоявших у Перекопа войск, согласится на переговоры, не оправдались, и Голицын вынужден был повернуть обратно, так ничего и не добившись. По Москве ходили слухи, будто главнокомандующий отступил потому, что «взял с татар, стоя у Перекопа, две бочки золотых», на поверку оказавшихся позолоченными медными (об этих слухах сообщил в «Записках» современник Иван Афанасьевич Желябужский) {34} .
Обратный путь был тяжек — к отсутствию воды, продовольствия и фуража прибавились внезапные нападения татарской конницы, наносившей урон русской рати. Об этом писал Гордон в «Дневнике»: «От полудня до ночи татары преследовали нас настойчиво. Опасность была велика и еще больше был страх, что хан станет преследовать нас всеми силами.
С семью полками пехоты и с несколькими полками конными, которые однако не имели лошадей, я был откомандирован с левого фланга для прикрытия ариергарда. Неприятель преследовал нас восемь дней непрерывно, но большой поверхности не приобрел, потому что не был так многочислен, как мы ожидали. Ничто так не тяготило нас на марше, как недостаток в воде».
О трудностях похода Голицын известил Софью. В ответ он получил следующее трогательное послание: «Свет мой, батюшка, надежда моя, здравствуй на многие лета! Зело мне сей день радостен, что Господь Бог прославил имя свое святое, также и матери своей, пресвятые Богородицы, надвами, свет мой! Чего от века не слыхано, ни отцы наши поведаша нам такого милосердия Божия… Радость моя, свет очей моих! Мне не верится, сердце мое, чтоб тебя, свет мой, ко мне будешь. Если бы мне возможно было, я бы единым днем тебя поставила пред собою. Письма твои, врученные Богу, к нам все дошли в целости. Из-под Перекопа пришли отписки 11 числа. Я брела пеши из-под Воздвиженского; только подхожу к монастырю Сергия Чудотворца, к самым святым воротам, а от ворот отписки о боях. Я не помню, как взошла; чла идучи! Не ведаю, чем его, света, благодарить за такую милость его, и матерь его и преподобного Сергия, чудотворца милостивого!..
Когда, даст Бог, увижу тебя, свет мой, о своем житье скажу. А вы, свет мой, не стойте, пойдите помалу; и так вы утрудились. Чем вам платить за такую нужную службу, наипаче, света моего труды? Если б ты так не трудился, никто б так не сделал» {35} .
Такая нежная забота царевны о своем фаворите не помешала ей, однако, найти ему замену в лице его приятеля Федора Шакловитого, с которым царевна предалась любовным утехам. Правда, как только в Москве появился Голицын, Шакловитый тотчас получил отставку.
Второй Крымский поход оказался столь же неудачным, как и первый. Казалось бы, единственно верным решением в сложившейся ситуации должна была стать опала незадачливого полководца. Однако Софья была слепо привязана к своему «Васеньке» и видела в нем последнюю надежду в сохранении должности правительницы. Она отправила Голицыну указ, в котором неудача опять выдавалась за победу. Этот указ положил начало ее падению.
В грамоте, полученной Голицыным в пути, было написано от имени царей Петра и Ивана: «Мы, великие государи, тебя, ближайшего нашего боярина и оберегателя, за твою к нам многую и радетельную службу, что такие свирепые и исконные креста святого и всего христианства неприятеля твоею службою не нечаянно и никогда не слыхано от наших царских ратей в жилищах их поганских поражены и побеждены и прогнаны, и что объявились они сами своим жилищам разорителями: отложа свою обычную свирепую дерзость, пришед в отчаяние и в ужас, в Перекопи посады и села и деревни все пожгли, и из Перекопу с своими поганскими ордами тебе не показались и возвращающимся вам не явились, и что ты со всеми ратными людьми к нашим границам с вышеписанными славными во всем свете победами возвратились в целости — милостиво и премилостиво похваляем».
Содержание грамоты ничуть не соответствовало действительности. Это очень хорошо понимал Петр, которому к тому времени исполнилось семнадцать лет. Иными словами, он достиг совершеннолетия, а значит, мог претендовать вместе с братом на реальную, а не номинальную власть. Грамота вызвала раздор между ним и честолюбивой правительницей. Петр не только не разделял восторгов по поводу итогов похода, но и воспротивился организации торжественной встречи Голицына и стрелецких полков, возвращавшихся в Москву. Царевна Софья особо обхаживала стрельцов, надеясь на их поддержку в критическую для себя минуту.
Поначалу Петр намеревался отказать Голицыну и его свите в аудиенции, но его с трудом отговорили от этого шага, означавшего открытый разрыв с Софьей. Скрепя сердце Петр принял Голицына и сопровождавших его лиц. Среди последних находился и полковник Франц Лефорт.
Напряжение между сводными братом и сестрой усиливалось с каждым днем. Софья апеллировала к стрельцам; «Годны ли мы вам? И буде вам годны, и вы за нас стойте; а буде не годны, и мы де оставим государство, воля ваша». Однако оставлять «государство» она не собиралась. В действительности в Кремле, как и в резиденции Петра в Преображенском, велась лихорадочная подготовка к развязке. В напряженной обстановке каждый шорох представлялся раскатом грома и вызывал ответные меры.