Лефорт
Шрифт:
Не могли понять, как удалось татарам выжечь всю траву. Подозревали гетмана казаков в соумышлении с татарским ханом. Это оказалось справедливым, и он был схвачен с двумя сыновьями. Слетело несколько голов, а гетмана и сыновей его сослали в Сибирь. Мазепу назначили гетманом. Он был выбран по общему требованию казаков.
Оставаться долго здесь (на реке Янчакраке. — Н.П.)было невозможно. Выбрали около 10 000 человек из самых здоровых и послали к запорожцам в четырех лье от нас, чтобы они поддержали генерала Косагова (он командовал русским отрядом в Чигиринском походе. — Н.П.), стоявшего в небольшом окопе близ Якегина. Это поручение было возложено на Леонтия Романовича Неплюева (русского представителя в Киеве при гетмане. — Н.П.). Татары атаковали его, но ни с той, ни с другой стороны бой не был кровопролитен.
Мы вдруг повернули назад
Далее Франц Лефорт сообщает о своем возвращении в Москву и о получении долгожданного чина полковника: «…На другой день мы были с князем у старшего царя и царевны для целования руки. Князь В. В, Голицын говорил в нашу пользу и, могу вас уверить, высказал много лестного. Нас было три подполковника; мой кузен Страсбург, женатый на дочери Гордона, Форат и я. Боярин сказал: “Эти господа достойны повышения; они никогда не оставляли меня и верно служили вашим величествам”. Затем мы были у целования руки юного царя Петра Алексеевича, живущего в полу-лье от города. Кроме жалованья мы получили месячное содержание и прибавочных за три месяца похода.
…Встретил князя В.В. Голицына, ехавшего в свою деревню. Я тотчас слез с лошади и приблизился к княжеской карете. Князь улыбнулся и сказал: “За твою добрую службу их величества всемилостивейше пожаловали тебя в полковники”. Больше никто не произведен. Многие офицеры получили месячное содержание в 50 талеров; мы же получили по 60 талеров или по 30 рублей, без всякого вычета. Обещали мне также полк в 1900 человек, и тогда мне опять прикажут в январе идти в поход» {31} .
Итак, первый Крымский поход князя Голицына окончился безоговорочной неудачей — русской армии под командованием незадачливого полководца не удалось не только достичь цели похода — Перекопа, но и дать неприятелю генеральное сражение и даже вообще обнаружить противника. Русские войска понесли колоссальные потери: им пришлось двигаться по выжженной и безводной степи — неприятель позаботился о том, чтобы вода в притоках Днепра, а также в редких колодцах была отравлена. Бескормица и отсутствие воды вызвали массовую гибель солдат и ополченцев и падеж лошадей. Армия настолько ослабела, что созванный Голицыным военный совет вынес постановление о прекращении похода. Возвращавшиеся войска также несли огромные потери от болезней и бескормицы.
Однако неудачный поход не помешал главнокомандующему отправить правительнице Софье победную реляцию, в которой было сказано, что татары находились в таком страхе перед русскими полчищами, что не осмелились покинуть территорию Крыма, чтобы помериться силами с русскими войсками в честном бою. Небольшая стычка с татарами на речке Коломак была возведена в ранг крупного и победоносного сражения.
По слухам, похоже достоверным, степь выжгли запорожские казаки, не заинтересованные в победе над крымскими татарами русских войск, поскольку в этом случае они лишились бы одного из источников своего существования — грабежа крымских татар. Помимо Лефорта об этом писал еще один участник похода — Патрик Гордон: «Распространился слух, что казаки по приказанию или по крайней мере с допущения гетманского сами зажгли степь с целью помешать вторжению русских в Крым, вследствие чего между русскими и казаками открылось взаимное недоверие» {32} . Слух о причастности гетмана Самойловича к сожжению степи распространял поднаторевший в интригах есаул Мазепа, пользовавшийся расположением В.В. Голицына. В результате его происков гетман Самойлович вместе с сыновьями оказался в Сибири, а Мазепа занял его место.
Неудача похода отчасти объяснялась отсутствием полководческих дарований у главнокомандующего русскими войсками князя В.В. Голицына. Надо сказать, что профессиональные военачальники и полководцы появились в России только в XVIII столетии. В XVII же веке считалось, что боярин с одинаковым успехом способен выполнять обязанности на любом из трех поприщ: военном, дипломатическом и административном. В тем большей степени это относилось к Голицыну, имевшему не только
Василий Васильевич действительно владел искусством дипломатии, но у него совершенно отсутствовали дарования полководца — он был лишен таких необходимых для этого качеств натуры, как твердость, умение находить выход из, казалось бы, безвыходного положения, быстро ориентироваться в обстановке и принимать правильные решения.
К тому же у него имелось множество врагов, с нетерпением ожидавших утраты его фавора у правительницы Софьи. О противниках, жаждавших его падения, Голицын был хорошо осведомлен. Возможными происками врагов в Москве он был озабочен больше, нежели успехами или неуспехами в ходе войны. Это видно из его письма к приятелю, думному дьяку Федору Шакловитому: «Всегда нам печаль, а радости мало, не как иным, что всегда в радости и своевольстве пребывают. Я во всех своих делах надежду имею на тебя: у меня только и надежда, что ты. Пожалуй, отпиши: нет ли каких дьявольских препон от тех? Для Бога, смотри недреманным оком (за Черкасским. — Н.П.), и что его в то не допустить (на место боярина Стрешнева. — Н.П.), хотя б патриархом или царевнами отбивать».
Царевна Софья тем не менее цепко держалась за своего фаворита, в которого была без памяти влюблена. Она видела в нем опору своего правления. Несмотря на неудачу похода, Софья организовала Голицыну и другим военачальникам самую пышную и торжественную встречу.
Царевна Софья была женщиной весьма незаурядной. Высокую оценку ее умственным способностям и вместе с тем ее умению плести интриги дал Невиль: «…После подробного изложения московских событий необходимо объяснить, что смятения, как происшедшие уже в этом государстве, так и те, которые впредь могут произойти, суть следствия козней царевны Софьи, ум и дарования которой нисколько не походят на ее наружный вид, ибо она очень безобразна, необыкновенно толста, с головою огромною, как подушка; на лице у нее волосы, на ногах наросты, и ей теперь, по крайней мере, сорок лет; но насколько стан ее толст, короток и груб, настолько, напротив, тонок и проницателен ум; и хотя она никогда не читала и не изучала Макиавеля, но по природе знает его принципы и особенно то, что нет ничего, никакого преступления, которого нельзя было бы предпринять, раз дело идет о получении власти. Если бы она довольствовалась управлением государства и не пыталась бы избавиться от своего брата, то нет сомнения, что никто не возымел бы смелости образовать против нее партию в пользу брата Петра».
Далее Невиль знакомит читателя с приемами, которыми царевна Софья пользовалась, чтобы оседлать власть: «Для этой цели она начала оказывать необыкновенную любовь и нежность к своему брату (Ивану. — Н.П.) и сочувствие к его страданиям, и начала скорбеть о своем несчастии, что она не может видеть столь нежно любимого брата… Она внушила, таким образом, благоприятное о себе мнение знатным, с которыми была крайне любезна и предупредительна, и расположила к себе народ своей ласковостью…»
Невиль сообщил любопытные сведения о планах царевны Софьи закрепить за собой трон. Он писал: «…нет примера, чтобы подданный управлял в этой стране с такою властью, как он ( В.В. Голицын. — Н.П.). Принцесса Софья, видя себя в состоянии предпринять все, что ей угодно, захотела для успокоения своей совести загладить свои скандальные отношения к своему любимцу таинством брачных уз. Все затруднение состояло в том, чтобы отделаться от жены Голицына, на что этот князь не мог решиться, будучи от природы человеком благородным. К тому же он взял за нею большие богатства и имел от нее детей, которых он любил более, нежели детей, прижитых с царевною, которую он любит лишь как виновницу своего величия. Но благодаря женской изобретательности, она так искусно повела дело, что убедила его уговорить жену сделаться монахинею. Вследствие этого, согласно религии московитян, муж, выставив на вид силу своего темперамента, не дозволяющего ему оставаться вне брака, мог получить от патриарха разрешение снова жениться. Когда эта добрая женщина выразила свое согласие, царевна не сомневалась более в успехе своих замыслов. Затруднение состояло лишь в том, чтобы заставить Голицына одобрить убиение обоих царей, что она окончательно порешила, видя лишь в этом возможность удержать власть за собою, своим будущим мужем и детьми. Но князь этот, более тонкий политик, нежели влюбленный, представил ей весь ужас этого замысла, убеждая ее, что исполнение его, несомненно, навлечет на них гнев и ненависть всех и каждого».