Легенда эпохи
Шрифт:
— Все равно буду его ждать, — твердо сказала я и уселась на белый диванчик, под сень огромной монстеры.
— Ну, ладно, ждите, — фыркнула медсестра и села за стойку. — Только не пытайтесь проскочить к больному. Я буду за вами следить.
Конечно, персонал этой клиники мог бы быть и повежливей, но выбирала ее не я, а Козельчик. Наверное, его все здесь устраивало.
Минут двадцать я листала глянцевые журнальчики, потом услышала краем уха от проходящих мимо докторов, что приехал главный врач. Однако мне удалось с ним встретиться только через час. Пришлось пустить в ход все свое обаяние, а также пообещать, что я ни в коем
Я приоткрыла дверь в палату. Козельчик лежал с открытыми глазами, но не шевелился. Его профиль с резко очерченными линиями носа и подбородка казался слепленным из воска.
— Здравствуйте, — сказала я, замешкавшись в открытых дверях. Ответа не последовало, тогда я повторила несколько громче: — Юрий Яковлевич, здравствуйте!
— А, Татьяна Александровна, — сказал он глухо, не поворачивая головы в мою сторону. — Я вас не ждал.
Козельчик, как всегда, не утруждал себя излишней вежливостью. Но больному человеку это было простительно.
— Юрий Яковлевич, я…
— Зачем вы пришли? — издевательски осведомился он. — Какого черта, я спрашиваю, вы здесь делаете?
Такой поворот событий меня несколько смутил. Действительно, зачем я пришла в больницу? Даже апельсинов по дороге не купила, поэтому нельзя было сослаться на простой визит вежливости. По правде говоря, я пришла, чтобы отчитаться о проделанной работе, получить дальнейшие инструкции, ну и, конечно же, деньги. Но отчитаться — это значит сказать Юрию Яковлевичу, что мысли Антонины заняты прежде всего сыном, а здоровьем мужа она совсем не озабочена и разыскивать его пока не собирается. Похоже, Козельчик и без меня об этом догадывался, а потому мне было лучше уйти, не вдаваясь ни в какие подробности вчерашнего общения с Антониной. Я вдруг поняла, что он действительно не ждал меня, потому что не помнил своей просьбы, высказанной то ли в бреду, то ли под воздействием наркотического укола.
Вот уж я поистине влетела, как кура в ощип! Выходит, что Юрий Яковлевич не заказывал продолжения расследования. А Антонине Никитичне я предложила свои услуги с какими-то баснословными скидками, да еще без аванса, с оплатой по конечному результату. А если она неплатежеспособна? Конечно, Ершова намекала, что ради сына готова пожертвовать последними золотыми украшениями. Но что уж я, совсем такая бесчувственная, чтобы оставлять несчастную женщину без средств к существованию?
Надо было как-то напомнить Козельчику о его просьбе, высказанной в машине «Скорой помощи», но его недовольный взгляд, брошенный в мою сторону, буквально пригвоздил меня к полу и лишил красноречия. Да уж, инициатива всегда наказуема! Сколько раз я говорила себе, что не надо отступать от собственных же правил. Сначала — аванс, потом — работа. И никаких личных эмоций. Стоит только кому-то посочувствовать — и об тебя уже вытирают ноги. Вот как сейчас…
Внезапно меня осенило.
— Дело в том, что я… принесла ваш бумажник, вот. — Я наконец прикрыла дверь, прошла на середину просторной палаты и полезла в сумку, радуясь в душе, что у меня оказался вполне законный повод,
— Так, значит, это вы внесли оплату. — Козельчик разочарованно вздохнул. Наверное, он думал, что это сделала Антонина. Или вообще ничего не думал.
— Да, я, но из ваших денег. — Я прошла еще вперед и положила бумажник на тумбочку. — Вот, возвращаю это вам. Счет и чек внутри, можете проверить.
Законный предлог для моего визита заставил больного пересмотреть свою позицию.
— Ах, оставьте! Ничего я проверять не собираюсь, — сказал он и начал запоздало извиняться: — Прошу прощения за то, что заставил вас вчера стать свидетельницей не слишком приятной картины. Сегодня у меня тоже не очень-то презентабельный вид… Вы пришли одна?
Последний вопрос был задан без всякого перехода, поэтому я ляпнула, не успев подумать:
— Да, одна.
Сдержанная досада прорвалась сквозь кашель. Козельчик вжался в подушку, пытаясь подавить хрипы, ему это удалось, но потом он отвернулся к стене, и в палате зависла гробовая тишина.
Таня, неужели ты не видишь, перед тобой больной человек! Отдала кожаную вещицу его владельцу и можешь быть свободна. Не грузись ненужными проблемами.
— Извините, что побеспокоила вас, выздоравливайте.
Когда я вернулась обратно к двери и уже протянула руку, чтобы ее открыть, послышался глухой голос больного:
— Подождите.
Я оглянулась.
— Вы хотите что-то спросить?
— Присядьте там, у стены. — Козельчик выпростал руку из-под одеяла и начальственным жестом указал мне на стул. — Расскажите мне, как там Тоня? Вы ее вчера встретили?
Он помнил, он все помнил! Но просто издевался надо мной, как тогда, когда пришел ко мне в первый раз и напустил на себя загадочности. Нет чтоб сразу сказать, какое у него дело, так он стал обсуждать сначала мои замки. А теперь пытался симулировать амнезию, чтобы не показать, как сильно зуд любопытства обуревал его. Вот сволочь! Ну ладно, я еще на нем отыграюсь, не сейчас, потом как-нибудь… Я села, дала себе несколько секунд на размышления и сказала:
— Юрий Яковлевич, все, о чем я вам вчера говорила, подтвердилось.
— А разве у вас были сомнения? — опешил Козельчик.
— В отдельных деталях.
— А в основном, значит, все так и было. — Больной чему-то горько ухмыльнулся, сморщив при этом лоб в гармошку. — Выходит, моя Тоня родила сына от Тришевского и дала этому негоднику ключи от моей квартиры… С ключами-то любой дурак хату обчистит, на это много ума не надо… И все-таки бабы все одинаковые, я думал, что моя жена — редкое исключение, но ошибся. Сука! Ее красота сместила мое привычное восприятие мира, она…
— Гм. — Этим непринужденным звуком я напомнила Козельчику о своем присутствии.
— Простите, Татьяна Александровна, лично вас я не хотел ничем обидеть. Не принимайте мои слова на свой счет, тем более о присутствующих, как известно, не говорят. — Больной сделал попытку извиниться и снова сел на своего конька: — Но вот объясните мне: зачем она так со мной поступила?
— На то были свои причины, — сдержанно ответила я.
— Причины… Вы говорите так, будто ее оправдываете, — сказал он намеренно агрессивным тоном. — Женская солидарность, не так ли?