Легенда о флаге
Шрифт:
«Где же наши? — повел взглядом вокруг. — Не видят меня! Пропаду…»
Непрерывно накатываясь, обдавая голову, волны мешали смотреть. В моменты, когда волна подымала его, он старался найти катер. Ведь если не подберут — долго не продержаться. Вода еще не летняя. Да и рана…
Торпедного катера, родного корабля, не было видно нигде. Неужели ушел? Но почему не топит баржу? Ведь уже ясно: на ней только переодетые фашисты.
Очередная волна подняла его. Увидел: баржа по- прежнему идет своим путем.
«Ушли… Неужели ушли? И не искали меня? Не может
Сзади — ближе, ближе, оглушительно близко — гром моторов, шелест, шум, рев круто поднятой волны. С головой накрыло гремящим валом, кинуло куда-то в сторону. В те секунды, пока еще не вынырнул, в уши ударил неистовый гул винтов, с огромной скоростью рубящих воду. Мимо, мимо проносится его корабль…
«Ищут?»
Наконец-то голова на поверхности. Еще близок звон винтов, рев моторов. Но виден только стремительно расходящийся бурун, облако вздыбленной пены и брызг, уносящееся по волнам. Прочь, прочь уходит катер…
«Не заметили?»
Крикнул во всю силу, но голос заглушила вода, ударив в рот. Хотел взмахнуть рукой — но вал опустился, его зеленоватый гребень с россыпью пены поверху закрыл от взгляда удаляющийся корабль.
Волна подкинула вновь. В короткие мгновения, пока еще держала на гребне, успел увидеть и свой корабль, и немецкую баржу одновременно. Торпедный катер делал широкий разворот, заходил в атаку.
«Не остановились бы, если б и заметили меня». Он не был сейчас в обиде на командира, на товарищей. Известно суровое правило морского устава: если корабль в бою, идет на врага — корабль не остановится для спасения погибающих.
Но болью сжало сердце: «Неужели так и останусь?..»
Снова качнуло вниз, в провал между двумя гребнями, и снова зеленоватые валы закрыли все, кроме неба над головой.
Стужей охватывало руки и ноги. Одежда, уже намокшая, теперь не помогала держаться, как вначале, наоборот — тянула вниз. Нестерпимо ныло, наливалось льдом простреленное запястье. С трудом превозмогал боль, приходилось действовать обеими руками, чтобы хоть как-нибудь удержаться, не погрузиться с головой. Удалось, орудуя здоровой рукой, сбросить отяжелевшую от воды куртку, хотел снять ботинки, но только нахлебался.
Надо держаться, держаться, держаться… Но долго так не пробыть. Правая, раненая, рука уже почти отказала. Сведет левую — и конец.
До ушей донесся громовой удар.
И снова — равнодушный, монотонный плеск беспрерывно катящихся волн.
Когда вновь подкинуло выше, баржи не увидел. Но не увидел и катера. «Все, пропаду… Сколько минут еще смогу продержаться?»
Но что это?
…Идет, идет!
Успел уловить взглядом: среди волн быстро движется пенное облако.
— Я здесь! — прокричал, как показалось, во все горло.
Но в гуле моторов и шуме волн услышат ли товарищи его голос?
Мимо, проходят мимо!
На миг, за мохнатым от пены зеленовато-сизым валом, разглядел корпус катера — серый, с приподнятым над водой форштевнем, длинный, как тело гончей. Рубка, над ее обрезом чернеет несколько голов. Кто-то привстал, опершись о плечи других, всматривается.
«Ищут! Сейчас увидят!»
Забывшись, взмахнул правой рукой. От резкой боли в ране потемнело в глазах. С головой ушел под воду.
Когда вынырнул, увидел: катер уже далеко, но идет не по прямой, а разворачивается, резко сбавляя ход. Значит, заметили?
Сил сразу словно прибыло. Занемевшие руки, казалось, вновь обрели прежнюю подвижность. Но едва попытался взмахнуть раненой рукой, чтобы дать знак своим, как она бессильно упала, — вновь погрузился с головой. Вынырнул.
«Видят! Видят!..»
Замедляя ход — уже опали пенные «усы» по бортам, — катер шел прямо на него.
Те две-три минуты, пока блестящий от воды борт не навис над головой, показались часом.
Перед глазами мелькнул тонкий, крутой дугой изогнувшийся трос, врезался в стеклянную крутизну волны совсем близко — только протянуть руку. Протянул — но онемевшие пальцы не смогли ухватить спасительной нити.
Сверху, с борта, ободряюще закричали сразу несколько голосов. Что-то рвануло его за пояс, потянуло вверх. Зацепили багром?
Через несколько секунд он был на палубе, с него снимали намокшее обмундирование, вели вниз, в тепло тесной катерной каюты. Дружеские руки укладывали на койку, растирали окоченевшее тело, перевязывали рану. Как-то сразу ослаб. Словно сквозь вату доносились голоса.
Спросил:
— Баржу потопили?
— Торпеду всадили — точно в борт! — услышал в ответ. — Фашистов пятьсот к рыбам пошло. Не успели из трюма вылезть.
Ну что ж, он свое исполнил… Глаза закрывались. После спиртного, влитого ему в рот, чтобы согреть, приятная истома разливалась по всему телу. Он был счастлив: «Жив, снова на своем корабле. Рана? Зато дело сделано. Пятьсот фашистов на счету команды катера. Больше эти немцы не повоюют. А рука? Что ж, перевязано — порядок. Быстро заживет. С катера не уйду…»
Накатившееся забытье прервало мысли.
Сколько времени прошло, пока очнулся? Первое, что ощутил, еще не открыв глаз, — мерную частую дрожь вокруг, глуховатый рев моторов и посвист волны за тонким катерным бортом, вплотную к которому лежал головой. Определил: «Идем полным».
Раненая рука почти не болела, знобило совсем немного. «Пустяки, я здоров!» Открыл глаза, сдвинул с груди наваленные горой одеяла и бушлаты. В тесной каютке, где едва умещались одна над другой две узкие койки — он лежал на нижней, — никого не было. Подрагивал в мутном плафоне на переборке тускловатый свет. С верхней койки свисал рукав брезентовой робы. «Моя?» Поднялся, пощупал — сухая. «Моя. Молодцы, ребята! В машинном быстро высушили».
Вместе с робой на верхней койке, оказалось, лежит и все остальное его обмундирование, а на полу — хорошо просушенные ботинки. Стараясь не расшевелить боли в ране и поэтому действуя очень медленно, оделся полностью, как положено для боевой вахты. Правда, не было уверенности, что сможет управляться с пулеметами: чуть посильнее шевельнешь рукой — и боль, острая, как укол.