Легенда о Калевале
Шрифт:
– Что ж, – скромно отвечал Вяйнемейнен. – Живу я в лесу, слушаю лишь кукушку. Порази же старика умением, поделись мудростью!
Глянул на него свысока Йоукахайнен, достал из березового короба свое кантеле и запел о том, что видел и знал. О доме и крыше, о горах и лесах, озерах и водопадах, зверях и птицах.
– Я вот знаю про синицуЧто она – породы птичьейИз породы змей – гадюкаЕрш в воде – породы рыбьей…Хорошо
– Что за детские песенки? – произнес он, когда похъелец прервался, чтобы передохнуть. – И как ты только решился бросить мне вызов? Это и есть твои великие знания о мире?
Йоукахайнен бросил на его гневный взгляд и вновь запел:
– Из горы вода явиласьА огонь упал к нам с небаСосны – первое жилищеКамни – первая посуда!Старый Вяйнемейнен лишь зевнул.
– Уже высказал всю глупость, или что-то приберег напоследок?
Похъелец, вконец обозлившись, запел:
– Помню древность я седуюКак вспахал тогда я море!Распростер я вширь озераГоры выдвинул я сверху!Тут уж настало время гневаться Вяйнемейнену.
– Умолкни, негодный лжец! – воскликнул он. – Не было там тебя, когда создавались моря и поднимались к небесам горы!
Оборвалось пение, нестройно простонали струны.
– Как смеешь ты называть меня лжецом? – воскликнул похъелец, перекосившись от злости. – А ну, берись за оружие! Давай-ка померимся, чей меч острее! Ответишь мне кровью за хулу!
– Не дошла еще пора до железа, – качнул головой старый Вяйнемейнен.
– Боишься честной схватки? – вскинулся Йоукахайнен. – Дрожат стариковские руки, трясутся поджилки? Если трусишь быть мужчиной, слово мое обратит тебя в грязную свинью!
Словно зимняя буря, стал мрачен Вяйнемейнен.
– Слово лечит лучше снадобья, ранит не хуже меча. Не бросайся словами, юнец. Ты уже пропел – теперь мой черед.
Он достал свое кантеле и запел. От этой песни солнце, заслушавшись, раздвинуло серую пелену туч, и снег растаял, обратив промерзшую землю в непролазное болото. Проснувшиеся озера заходили ходуном, вздыбились волнами, ощетинились обломками льдин. Как ни силился Йоукахайнен расслышать, понять и запомнить слова, ничего у него не выходило – лишь гул стоял в голове. Ибо то была волшебная песня-руна, которую могли понять лишь великие чародеи и боги.
И вдруг он почувствовал, как погружается в трясину – по колени, по пояс, по грудь. По самое горло уже подступила болотная жижа!
– Не губи меня! – взмолился похъелец, перепугавшись. – Оберни свое заклятие! Дам я тебе своих коней, сколько хочешь отсыплю серебра и золота!
Рассмеялся песнопевец.
– Зачем мне твои кони? Зачем золото? У меня своего добра довольно.
– Пощади, –
Рассмеялся тут Вяйнемейнен и перестал играть на кантеле.
– Женитьба – дело хорошее, – ответил он. – Стало быть, теперь мы станем родней. В гости к тебе наезжать буду, за столом твоим потчеваться…
Горько заплакал Йоукахайнен, но сказанное обратно не воротишь. Сел вековечный песнопевец на камень и запел руны, поворотившие и само время вспять. Снова вскипели волны, а молодой похъелец оказался на твердой земле. Тут же повалил снег, и озера покрылись льдом, и трава ушла под землю, и и листья спрятались до урочного часа.
– Отправляйся в Похъелу, дорогой родич, да принеси в свой дом радостную весть, – улыбаясь, напутствовал парня старый Вяйнемейнен.
Йоукахайнен, скрипя зубами, сел в сани и поехал домой по свежему пушистому снегу.
Руна 2. Как Айно стала русалкой
Вернувшись домой, Йоукахайнен с досады разбил о стену свои золоченые сани.
– Ты что творишь, сыночек? – перепугались отец и мать. – В своем ли ты уме?
– До саней ли мне, матушка! – воскликнул молодой Йоукахайнен. – Победил меня старый Вяйнемейнен. Едва в землю не загнал чародейской песней! Обещал я ему за избавление в жены цветочек ясный, сестрицу Айно, чтоб была она ему опорой в старости. Чтобы грела немощному постель, избу мела да готовила…
– Что же ты плачешь? – всплеснула руками его мать и бросилась обнимать непутевого сына. – Больше толку от твоего поражения, чем от победы! У сестры твоей будет не простой муж, не рыбак с сетями, не охотник с силками, а великий сказитель Вяйнемейнен! В дом принес ты сегодня хорошую весть!
Но когда новость о сватовстве услышала красавица Айно, над которой и солнце летней порой замирало в небе, чтоб полюбоваться синевой ее глаз, совсем она не обрадовалась. Зарыдала девушка от слова брата, бросилась в ноги матери.
– Не губи меня, матушка! Жалко мне своих золотых кос. Укроют их платком не ради пригожего жениха, а ради постылого старца! Не люб он мне! Борода у него как метла, кровь – холодная, как водица! Во взгляде – ни огня, ни удали!
– Молчи, глупая! – прикрикула на нее мать. – Поспеши нарядиться для суженого. Я сама надену тебе золотой венец, жемчужное ожерелье и золотые кольца, вплету в косу алую ленту!
Едва нарядила она красавицу-дочь, как слышен крик за воротами:
– Отворяй! Встречай суженого!
Побледнела Айно, обмерла. А мать ее отправилась к воротам – поприветствовать будущего зятя. Хоть он и жил в Калевале, а все же был ей дальним родичем.
– Ну что, где моя невеста? – воскликнул Вяйнемейнен, поднимаясь в санях.
Потупив взор, вышла на крыльцо нарядная Айна. Лицо ее раскраснелось, золотая коса с алой лентой опускалась до пояса. Вяйнемейнен только ахнул от восхищения, взглянув на нее. А красавица увидала старца – высокого да костлявого, с бородой длинней чем ее коса, – и бросилась прочь, прямо в лес, в самую чащу.