Легенда о княгине Ольге
Шрифт:
— Кто велел тебе?! — зло крикнул Владимир Свенельду.
— Знал много… Болтал и того больше. — мрачно промолвил Свенельд, подъезжая к Вивере, который уже затихал в окровавленной лесной траве. Но собрал тот последние силы, приподнялся и прохрипел в лицо Свенельду:
— Ненавижу… Всю жизнь ненавидел! Верный пес! Кому служишь? Тебя они тоже… Чужими руками, как и меня, когда ты им станешь не нужен… Ненавижу…
И упал и больше не подавал признаков жизни.
Те шестеро верховых, что были с Виверой, смиренно ждали своей участи, окруженные людьми князя. Свенельд приказал:
— Отберите у них оружие
В ту ночь на привале к костру, у которого одиноко сидел в глубоком раздумье мальчишка, подошел воин, сказал:
— Пошто приуныл, молодой князь? Меня Дроздом-Пересветом зовут… Хочешь, спою. Я сам песни складываю…
И Дрозд запел:
Лету осень приснилась В жаркую ночь на Купалу. Будто в жены просилась И в губы его целовала… В травах перепел бил, И кукушка в лесах куковала. Бесшабашное лето До утра свою смерть целовало. Всю короткую ночь, Ночь напролет на Купалу…Дрозд перевел дыхание и повел дальше сильным высоким голосом… А к их костру на песню уже стягивались со всех сторон дружинники, рассаживались в круге костра.
Плачет в бане княгиня Каждую ночь на Купалу. Кровь вовеки не стынет На ноже окаянного Мала!.. Только солнце встает — И княгиня выходит из бани, Верных воев зовет И садится в Яриловы сами… Отвезите меня, говорит, В тех санях, что возили Ярилу, В каждый город, в деревню и скит, Что лежат на земле моей милой…— Чего замолк? Пой дальше! — проворчал из мрака недовольный голос.
— Дальше я еще не надумал… Слова еще не пришли. Не знаю дальше…
— А чего там знать! — с досадой на то, что оборвалась песня, вступил еще один голос. — Чего знать-то, говорю! Пой, как оно было, вот тебе и слова: как поехала княгиня по всем землям славянским, стала собирать дружину для сына своего Святослава… Мал он еще был, да и дружину она собирала ему под стать — из таких же отроков, как он сам. Говорила нам княгиня: подрастете — защитой будете земле русской.
— И затем я вас собираю из всех земель, — перебил третий нетерпеливый голос, — и вятичей, и полян, и кривичей — словом, всех, дабы в общем деле любовь свою крепили и дружбу. В дружине дружба куется.
— Пой! По правде пой — тогда слова сами придут!
Вдруг все разом поднялись, и звуки взбудораженного привала наполнили лесную поляну — ржали кони, покрикивали крепкие мужские голоса, кто-то кого-то звал, смеялся, звенело оружие н сбруя.
Владимир на миг снова остался одни у костра. Тотчас рядом обозначилась неясная фигура,
— Сынок, уйдем! Это последний переход! Уйдем! Я умоляю тебя! Я боюсь, нет — я не боюсь, я знаю. Это страшно. Вспомни Виверу! Поверь матери!
— Мама, успокойся… Я боюсь только того, чего не понимаю. А это я понимаю. Успокойся, мама, мне не страшно. И не уходи!
Владимиру уже подводили оседланного Облака. Подошел Свенельд, узнал Малушу, ничего не сказал, только долгим пытливым взглядом изучал ее, будто проникал в самую сердцевину ее тревог.
— Малуша поедет со мной, — сказал молодой князь.
Ополдень прискакали дозорные и доложили князю Святославу:
— Не в Новгороде ждут нас, а в поле. Дружина поболе твоей, князь, воевода посередке. На малой речке стоят, на ручье, Удалец прозывается. На том берегу стоят. Похоже, не первый день… Только сегодня изготовились — прознали про тебя, видно.
Святослав со Свенельдом отъехали в сторону и какое-то время их кони бежали рядом — на ходу шел военный совет. Потом Свенельд поскакал в голову конного строя, на ходу отдавая какие-то приказы. Владимиру не слышно было слов, но по повадке Свенельда было ясно — готовит князь дружину к внезапному нападению новгородцев, а может, намерен и сам напасть внезапно. Люди подтянулись, напряглись, это настроение передалось и лошадям — вся до этого мирная толпа превратилась в отлаженный боевой организм, готовый в любой миг действовать решительно и умело.
И когда обогнули плоский холм, поросший редким ельником, открылось широкое поле под низким северным небом, ручей и строй новгородцев — мужики как на подбор.
На берегу ручья дружина князя остановилась.
— Здоров будь, воевода! — крикнул Святослав и подмял приветственно могучую руку.
— И ты здравствуй, князь! — ответил воевода и ждал, что станется дальше.
На белом арабском жеребце по кличке Облак в прозрачную воду ручья въехал юный князь Владимир. Он приблизился к воеводе и спешился. Протянул воеводе повод.
— Я дарю этого коня, копя княгини Ольги, моей бабки, дарю тебе в знак уважения и дружбы. Прими дар, воевода. Коня зовут Облак.
Воевода, восхищенно осматривая коня, принял повод. Усмехнулся:
— Благодарю тебя, князь новгородский! Отплачу верой и правдой. Только не для воеводы такой конь, это княжеский конь. Так что не обессудь и садись в седло.
Владимир гордо поднял голову — юный, строгий, пылающий от волнения:
— Княжеское слово крепко.
Воевода удовлетворенно улыбнулся. Он был стар, мудр и любил отвагу и правду. Обернувшись к своим людям, сказал:
— Моего жеребца Облака мы пустим в табун! Ни седло, ни узда до конца его жизни не прикоснутся к нему! — И зычно выкрикнул: — Коня новгородскому князю Владимиру!
Уже вели коня, покрытого парчовой златотканой попоной.
— Прикажешь, князь, дорогих гостей звать на пир?
— Зови. — сказал Владимир.
Спустя много-много лет умирал в стольном граде Киеве князь Владимир Красное Солнышко. И перед смертью пожелал:
— Приведите ко мне грека Арефу.
Забегали люди бесшумно по опочивальне, засуетились, зашептались. Склонился над князем священник, сказал: