Легенда об Уленшпигеле

Де Костер Шарль Теодор Анри

Матросы, солдаты и юнги издевались над ним и стреляли в него сухим горохом из трубочек. И он закрывал лицо руками, спасаясь от этого обстрела.

II

По отъезде кровавого герцога страной правили господа Медина-Сели и Рекескес, уже с меньшей жестокостью. Затем во главе страны стали Генеральные штаты, и они управляли страной от имени короля.

Тем временем жители Зеландии и Голландии, благоприятствуемые морем и плотинами, их природными крепостями и окопами, воздвигли богу от свободных людей свободные храмы; и папские палачи могли невозбранно распевать рядом с ними свои гимны; и Вильгельм Оранский Молчаливый воздержался от основания штатгальтерской и королевской династии.

Страна бельгийская была разгромлена валлонами, недовольными гентской «пацификацией» [202] , которая, предполагалось, должна была искоренить всякую вражду. И эти валлоны, Pater-noster-knechten [203] , с чёрными чётками на шее, которых две тысячи связок было потом найдено в Спиенне, в Геннегау, грабили, захватывали быков и лошадей сразу тысячами, выбирая лучших в полях и лугах, уводили женщин и девушек, ели, не платя, сжигали в амбарах крестьян, которые ходили вооружёнными, ссылаясь на то, что не позволят отнимать у них плоды их тяжёлых трудов.

202

Гентская «пацификация» (то есть примирение) была заключена 8 ноября 1576 г.

в городе Генте как оборонительный и наступательный союз тринадцати провинций (католических и протестантских) против испанцев.

203

Валлоны — французское по языку и католическое по религии население южных и западных провинций Нидерландов. Pater-noster-knechten буквально: Рабы «Отче наш» — так валлоны были прозваны за их фанатическую приверженность католицизму.

И в народе говорили: «Дон Хуан [204] явится со своими испанцами, и его высочество пожалует со своими французами, — не с гугенотами, а с папистами. И Молчаливый, желая мирно править Голландией, Зеландией, Гельдерном, Утрехтом, Оверисселем, по тайному договору уступил бельгийские области с тем, что королём их будет принц Анжуйский» [205] .

Кое-кто в народе не терял всё же надежды: «Господа из Генеральных штатов, — говорили эти, — имеют в своём распоряжении двадцать тысяч человек, хорошо вооружённых, множество пушек и хорошую конницу. Они справятся со всеми иноземными солдатами».

204

Дон Хуан Австрийский — побочный брат Филиппа II, правитель Нидерландов с ноября 1576 г. до дня смерти, 1 октября 1578 г. После него наместником Филиппа II в Нидерландах стал Александр Фарнезе, сын Маргариты Пармской, умерший 3 декабря 1592 г. Благодаря блестящим военным дарованиям и таланту дипломата Фарнезе сумел добиться крупных успехов в Нидерландах.

205

«Королём их будет принц Анжуйский», Франциск (1554—1584) — брат французского короля Генриха III. Генеральные штаты избрали его государем Нидерландов. На этом настаивал Вильгельм Оранский, который, обманувшись в расчётах на помощь со стороны .Германии, не имея твёрдой и последовательной поддержки Англии, считал необходимым, видя успехи Александра Фарнезе, опереться на помощь Франции. Однако новый государь, прибыв (в феврале 1582 г.) в Нидерланды, стал на первых же порах нарушать конституцию и пытался захватить Антверпен. Изгнанный из Нидерландов, этот распутный и уродливый принц вскоре умер.

Но более осмотрительные возражали: «Генеральные штаты имеют двадцать тысяч человек, но не в поле, а на бумаге. Конницы у них мало, так что Pater-noster-knechten всего в миле от их лагерей захватывают их лошадей. Артиллерии у них совсем нет, ибо, нуждаясь в ней, они всё-таки решили отправить сто пушек с порохом и снарядами дону Себастиану Португальскому [206] . И неизвестно куда делись два миллиона экю, внесённые нами в четыре срока в виде налогов и контрибуций. Граждане Гента и Брюсселя вооружаются, Гент — за реформацию, и Брюссель за Гентом. В Брюсселе женщины играют на бубне, в то время как их мужья строят городские укрепления. И Гент Отважный посылает Брюсселю Радостному порох и пушки, которых маловато у Брюсселя для защиты от «недовольных» и испанцев».

206

Дон Себастиан Португальский (1557—1578) — воспитанник иезуитов, вёл упорную борьбу с африканскими маврами и старался обратить их в христианство.

«И всякий, в городах и на равнине, in't plat landt, видит, что не следует верить ни в важных господ, ни в кого иного. И мы, горожане и простонародье, удручены в сердце нашем, ибо, отдавая наши деньги и готовые отдать нашу кровь, мы видим, что благоденствие родины всё так же далеко. И страна бельгийская робка и раздражена, не находя верных вождей, которые дали бы ей возможность сразиться и одержать победу, между тем как все напряжённо готовы бороться с врагом свободы».

Но более осмотрительные говорили: «В гентской пацификации дворяне голландские и бельгийские поклялись искоренить вражду, оказывать взаимную поддержку областям бельгийским и областям нидерландским; они провозгласили недействительность указов, отмену конфискаций, мир между обеими религиями; они обещали уничтожить все колонны, трофеи, надписи и статуи, воздвигнутые Альбою для нашего унижения. Но в сердцах вождей жива вражда: дворяне и духовенство стараются разъединить области, слившиеся в союз. Получая деньги на уплату солдатам, они тратят их на обжорство; пятнадцать тысяч процессов о возвращении конфискованных имуществ не получают разрешения; лютеране и католики соединяются против кальвинистов; законные наследники не могут добиться того, чтобы из их владений были изгнаны грабители; статуя герцога повергнута в прах, но образ инквизиции нерушим в их сердцах».

И горемычные простолюдины и измученные горожане всё пребывали в ожидании отважного и верного вождя, который повёл бы их в бой за свободу.

И они говорили друг другу: «Где же это достославные участники компромисса, объединившиеся, — так говорили они, — ради блага отечества? Чего ради эти лицемеры заключали столь «священный союз», если тотчас же понадобилось расторгнуть его? Зачем было соединяться с таким шумом, возбуждать гнев короля, чтобы затем распасться с кличкой «трусов» и «предателей»? Будь они в братском союзе, эти господа, — их ведь было пятьсот человек, знатных и мелкопоместных, — наверное, спасли бы нас от испанских неистовств. Но они пожертвовали благом Бельгии ради своего личного блага: так же, как сделали Эгмонт и Горн».

«О горе, — говорили они, — вот, смотрите, теперь явился дон Хуан, честолюбивый красавец, враг Филиппа, но ещё более враг своей родины. Он явился от папы и ради себя. Дворянство и духовенство предали нас».

И они затевают видимость войны. На стенах домов вдоль улиц и переулков Гента и Брюсселя, а то и на мачтах гёзских кораблей выставлены имена изменников, высших военачальников и комендантов крепостей: имя графа Лидекерке, который не оборонял своего замка от дон Хуана; профоса Льежа, который собирался продать город дон Хуану; господ Арсхота, Мансфельда, Берлеймона, Рассангиена; имена членов государственного совета, Жоржа де Лалена, губернатора Фрисландии, главнокомандующего господина де Россиньёля, клеврета дон Хуана, посредника в деле убийства между Филиппом и Хауреги [207] , неумелым исполнителем покушения на принца Оранского, имя архиепископа города Камбрэ, намеревавшегося пустить испанцев в город, имена иезуитов антверпенских, предложивших три бочки золота — это составляет два миллиона флоринов — Генеральным штатам за то, что крепость не была разрушена и сохранена для дон Хуана; имя епископа Льежского, имена католических проповедников, клеветавших на патриотов: епископа Утрехтского, которого горожане послали подальше пастись травой предательства; названия нищенствующих орденов, строивших в Генте козни для выгоды дон Хуана. Жители Герцогенбуша прибили к позорному столбу имя кармелитского монаха Петра, который, при содействии епископа и духовенства, замыслил предать город дон Хуану.

207

Хауреги, Хуан, неудачно покушался в марте 1852 г. на жизнь Вильгельма Оранского.

В Дуэ [208] они, правда, не повесили in effigie [209] ректора университета, равным образом объиспанившегося, но на кораблях гёзов можно было видеть повешенные куклы, на груди которых значились имена монахов, аббатов, прелатов, тысячи восьмисот

богатых женщин и девушек из малинского монастыря, которые своими пожертвованиями поддерживали, золотили, наряжали палачей родины.

И на этих куклах, позорище предателей, значились имена маркиза д'Арро, коменданта крепости Филиппвилля, бессмысленно расточавшего съестные и военные припасы, чтобы, под предлогом недостатка их, сдать крепость неприятелю; имя Бельвера, который сдал Лимбург, когда город мог ещё держаться восемь месяцев; имена председателя высшего совета Фландрии, членов магистрата Брюгге, магистрата Малина [210] , сохраняющего свой город для дон Хуана; членов гельдернской счётной палаты, закрытой за измену, членов брабантского высшего совета, канцелярии герцогского тайного и финансового совета, коменданта и бургомистра Менэна и злоумышленных соседей провинции Артуа, позволивших беспрепятственно пройти двум тысячам французов, которые шли грабить страну.

208

Дуэ — город в западной Фландрии (теперь в Северном департаменте Франции), в котором Филипп II открыл реакционный католический университет для борьбы с протестантизмом.

209

Латинское выражение, означающее: «в виде куклы».

210

Малин, или Мехельн, — брабантский город в 20 км. к северо-востоку от Брюсселя, церковная столица Нидерландов с 1559 г.

— Увы! — говорили горожане. — Вот герцог Анжуйский засел в нашей стране. Хочет быть нашим королём. Видели вы, как он вступал в Монс, маленький, толстобёдрый, длинноносый, желтолицый, криворотый? Это важный принц, возлюбивший необычайные виды любви; чтобы соединить в его имени нежную женственность и мужественную мощь, его называют «её высочество» господин герцог Анжуйский.

Уленшпигель был в задумчивом настроении. И он пел:

Сияет солнце, небо голубеет... Покройте трауром знамёна! Траур на рукояти шпаг! Долой украшенья, Зеркала занавесьте! Я спою вам песню о Смерти, О предателях песнь моя. Наступили они пятою На грудь свободных, гордых стран: На Фландрию, Брабант и Геннегау, Антверпен, Артуа и Люксембург. Дворяне и попы — вот кто нас предал: Толкает на измену их корысть... О предателях я пою. Когда страну опустошает враг, Когда испанцы уже в Антверпен входят — Попы, прелаты, офицеры, В расшитых золотом одеждах И с рожами, лоснящимися от вина, По улицам Антверпена идут, Бесстыдно город покидая... По их вине опять восторжествует Для дел кровавых инквизиция, И Тительманы новые опять За ересь будут и пытать и мучить Глухонемых... О предателях я пою. Вы подписали «компромисс», О трусы подлые! Проклятье вашим именам навеки! Час битвы наступил. Где ж вы теперь?! Вы за испанцами Летите, словно вороны... Бей, погребальный барабан! Страна Бельгийская, тебя осудит Грядущее: с оружием в руках Ты отдалась врагу на разграбленье. О, не спеши, грядущее! Ты видишь: Предатели орудуют везде. Их было двадцать, нынче — тысяча; Их главари все должности в стране Своим пособникам пораздавали. Народное сопротивленье Решили подорвать они, Раздор и леность поощряя — Испытанный предателей прием. Оденьте в траур зеркала! Траур на рукояти шпаг! О предателях песня эта. Порой бунтовщиками объявляют Они испанцев или «недовольных» И запрещают помогать Им хлебом, порохом Или приют давая; Но если схватят их, чтобы повесить — Да, чтоб повесить! — На волю выпускают их тотчас. «Вставай!» — так говорят брюссельцы, «Вставай!» — так в Генте говорят, Так говорит народ и в Бельгии. Несчастные! хотят вас раздавить Меж королём и папой: Уж собирает он крестовый На нашу Фландрию поход. Наёмники, стекаются они На запах крови: Своры жадных псов, Гиен и змей... Они прожорливы, их мучит жажда... О, бедная моя отчизна, На разоренье обрекли тебя, на смерть!.. Любимцу папы, Александру, Сюда дорогу указал Не дон Хуан Австрийский, нет — Но те, которых осыпала Деньгами, почестями ты, Кто наших жён, детей и дочерей Духовными отцами были! Они тебя повергли в прах, И к горлу твоему Испанец Уже приставил нож... Бесстыдно над тобой глумясь, Они Оранскому в Брюсселе Устроили торжественную встречу... Когда сверкали над каналом, С весёлым треском рассыпаясь, Потешных тысячи огней И в пышном, праздничном убранстве Суда теснились на воде, — О Бельгия, здесь гнусно разыграли Историю Иосифа, что продан Был в рабство братьями родными.

III

Видя, что ему не мешают болтать, монах стал задирать нос. И матросы и солдаты, чтобы подстрекнуть его к разглагольствованиям, начинали хулить католических святых и обряды римской церкви.

Он приходил в ярость и изрыгал на них бездну ругательств.

— Да, — кричал он, — да, вот я попал в гёзский вертеп. Да, вот где они, эти проклятые вампиры нашей страны. Да! И после этого смеют ещё говорить, что инквизитор святой муж, жёг их слишком много. Нет, немало ещё осталось этих поганых червей. Да, на этих прекрасных и смелых кораблях нашего короля и государя, прежде таких чистых, таких вылощенных, теперь сплошь червоточина, да, гёзская, смердящая червоточина, — и ваш горлодёр-капитан, и повар с его богохульным пузом, и все вы с вашими еретическими полумесяцами. Когда его высочество король задаст артиллерийскую мойку всем судам своим, то по малой мере тысяч на сто флоринов придётся истратить пороха и ядер, чтобы разметать эту грязную, смердящую заразу. Да, вы все рождены на ложе госпожи Люцифер, осуждённой на сожительство с сатаной среди червивых стен, под червивыми завесами, на червивой подстилке. Да, и вот здесь-то, в этом смрадном соединении, они и произвели на свет гёзов. Да, и я плюю на вас.