Легенда Татр
Шрифт:
– Те-те-те! – дивился Топор.
Собек жерновов не подбрасывал, но, оглушив кулаком самого свирепого быка, мог взвалить его себе на плечи. При этом он на удивление легко танцевал, прыгал и бегал, что при такой силе поражало всех. Только Яносик Нендза Литмановский превосходил его, но с Яносиком никто не мог сравняться.
– Ну, пора! – сказал Собек, взглянув на собранное и порядке стадо, на солнце и на небо. И, кивнув головой старому Франеку Буньде из Котельницы, подавшему ему кропило и медный котелок со священной водой, за которой пришлось бежать в Шафляры, потому что не было ближе, Собек обошел всех овец, окропляя их и молясь
Сталь сверкнула на солнце, и это был знак всем трогаться в путь.
– Ну, будьте здоровы! – крикнул Собек остающимся.
– С богом! Благослови вас господь! С богом! – ответили ему сотни голосов.
Пастухи и погонщики волов заиграли на свирелях, трубах, на кобзах, засвистали в дудки, зазвенели на гуслях, зазвонили колечками чупаг, застучали медными обручами палиц; те, кто ни на чем не играл, гаркнули хором, пастушки прикрикнули на коров, погонщики защелкали бичами. Залаяли собаки, затопотали овцы и телята, застучали лошадиные копыта. Мелодично и торжественно зазвенели тысячи медных колокольчиков на шее у коров и овец. И шествие двинулось. Овцы, окруженные пешими и конными людьми, во главе коих шагал баца, бесконечной вереницей потянулись через поляну Топора. За овцами – коровы, потом волы. Одновременно несколько десятков голосов, под стоны свирелей и дудок, звон гуслей и низкое гудение кобз, затянуло:
Баца наш, баца, веди нас все выше,
Под снежные скалы, на вольную волю!
Баца наш, баца, иди с нами в горы,
Где шалаши, и леса, и луга!
Баца наш, баца, сколько овечек,
Сколько пастушек в стадах у тебя?
Хор разделился. Мужчины пели:
Баца наш, баца наш, не жалей нам молока,
Приведем мы тебе из-под Криваня быка!
Девушки им отвечали:
Баца наш, баца наш, сыра дай ты людям,
До рассвета тебя мы будить не будем!
Снова пели мужчины:
Баца наш, баца наш, если водки мало,
Разгромим для тебя винные подвалы!
Когда они кончили, запели девушки:
Баца наш, баца наш, танцевать охота,
Хочешь дам я тебе, дам тебе я что-то!
Потом голоса снова слились в один общий хор:
На поляну скорей, о могучий косарь!
О могучий косарь, а наш баца, как царь!
И чудесно, мелодично и торжественно звучали тысячи медных колокольчиков стада.
Старый Ясица Топор в широком поясе, его худая, высокая жена, маленький кривоногий Кшись в шапке набекрень, сотни мужиков, женщин и детей стояли и смотрели, как шествие проходило через поляну к лесу, уклоняясь то влево, то вправо, пока, наконец, передние овцы не вступили в лес.
– Уходят, – сказал Топор.
– Уходят, – повторила его жена.
– Уходят, – подтвердил Кшись.
И все трое с волнением, любовью и гордостью смотрели на уходящих. Старый Топор сам был бацой в течение двадцати лет, до смерти отца, когда унаследованное богатое хозяйство стало отнимать у него слишком много времени. Чего-чего не пережил он, ходя за овцами, чего не перевидал и чему только не научился… Старуха его была еще тогда прелестной милой девушкой. Там темной ночью прижал ее к себе покойный Сташек Врай из Тихого, там, у Озер, познала она мучительное наслаждение, впервые лежа в объятиях мужчины. Ясицу Топора она тогда еще не знала. А позднее он рад был жениться на девушке, которая правилась другим и, значит, стоила любви. А старый Кшись сколько играл, сколько пел там те три года, когда был подпаском, и те десять лет, когда служил в пастухах у Вавжека Гонсеницы из-под Копы!..
Там, у Озер, пережили они самые счастливые часы своей жизни. Это был какой-то волшебный рай. Еще детьми мечтали они об этих Озерах, играли в пастухов и разбойников; холмики были горами, кудлатый Харнась изображал медведя, Збуйко – волка, вода в лоханке была озером, тем черным, огромным, мрачным, бездонным озером, обросшим высокой травой и кустами, окруженным глухими скалами, озером, по которому лишь изредка пробегала легкая рябь, чей покой нарушал лишь гром в горах да камни, гулко падавшие с подоблачных вершин. Это было извечно таинственное озеро, окруженное, как король, свитой малых озер, которое только по ветру, проносящемуся над горами, переговаривалось с равными себе водами Пятиозерья. Ибо, по мнению Кшися, ветры переносили слова озер от одного к другому, все дальше и дальше…
– Уходят, – говорил старый Топор.
– Уходят, – повторяли старая жена его и старый Кшись.
А они все шли: пастухи, пастушки, овцы, лошади, с шумом, звоном, музыкой, пением и чудесной игрой тысячи колокольчиков. Сверкали чупаги, то взлетая на воздух, то снова падая в руки пастухов. Шествие все больше углублялось в лес.
Казалось, гигантский змей, сверкая и гремя чешуей, уползал в дремучий заповедный лес.
Ушли…
Глубокий сумрак дерев поглотил их.
Но из лесу все еще доносилась песня пастухов:
Вот идут овечки и бараны стадом,
А пастух побитый чуть плетется рядом.
Поранены плечи, поранены руки,
Ранили беднягу ночью у подруги.
Девушка-подружка стала всех суровей,–
Ходишь ты спокойно по горячей крови…
Сыновей хозяйских ты зачем сгубила?
Чтоб тебя за это молнией убило!
Все отдаленнее и отдаленнее слышалось пение голосистых рожков, бряцание медных колокольчиков, стук трещоток.
– Ушли, – сказал старый Топор, сделал рукой в воздухе крестное знамение вослед ушедшим, нагнулся, вырвал клочок травы и бросил его по направлению к лесу, шепча:
– Пошли, господи! Пошли, господи! Пошли, господи! Даждьбог, великий бог, хозяин леса!
Шествие медленно поднималось лесом, и перед ним открылась та самая поляна, на которой Марина впервые повстречалась с Сенявским. Солнце изливало потоки лучей на траву, на ароматные, молодые листья дерев, такие сочные, зеленые и веселые, что можно было подумать, как говорил старый Крот, будто они вот-вот защебечут, словно синицы. Сверкали даже темные иглы сосен, елей и тисов.
– Экое славное утро! – сказал шедший рядом с Собеком пастух Франек Мардула.
– Еще бы не славное! Это обещает на все лето хорошую погоду.
– Эх, послал бы господь ясные дни да темные ночи: вот, ей-богу, тогда бы штук пять волов из Тихой долины наши были!
– Так и у нас тогда липтовские пастухи станут воровать.
– Пусть попробуют!
– В Тихой баца прошлогодний: Андриш Блеха. Он прямо сказал Саблику: скажи своим – у меня на нынешнее лето таких четыре пастуха нанято, что я с ними сам-пятый все стадо у Озер разворую!