Легендарные разведчики
Шрифт:
Что же произошло с Кернкроссом в дальнейшем? Пишу лишь то, о чем уже сообщалось в различных книгах о Кембриджской пятерке, в том числе и в «Очерках истории российской внешней разведки», в некоторых воспоминаниях Кима Филби и в работах последнего связника Кернкросса Юрия Ивановича Модина. Не претендую на полную достоверность. Ведь в отличие от Филби и Бланта, Джон Кернкросс был фигурой непубличной. От встреч с журналистами уклонялся, дав лишь в конце жизни два-три довольно невнятных интервью.
После разрыва с разведкой последовали новые допросы. Следователь Уильям Скардон, ни на чем расколовший помимо нашего ценного атомного источника Фукса и нескольких других,
После бегства Филби из Бейрута в 1963 году Кернкросса снова подвергли допросам. МИ-5 разобралась в том, что за информацию он передавал в Москву. Судебному преследованию он не подвергся, что подтверждает предположение о предоставленном судебном иммунитете.
В середине 1960-х Кернкросс переехал во Францию. Там в Нормандии поселилось немало его соотечественников, соблазненных невысокими, по сравнению с Великобританией, ценами на недвижимость.
В начале 1990-х знакомые французские журналисты гово-рили мне, работавшему тогда собственным корреспондентом в Париже, что «можно попытаться съездить на побережье, если один бывший русский шпион согласится дать интервью». Как стало ясно позднее, речь шла о Кернкроссе, который тогда уже был раскрыт как Пятый. Но что-то не сложилось. Кернкросс тихо жил в Провансе. В 1981 году неугомонная премьер-министр Маргарет Тэтчер вдруг со свойственной ей излишней экспансивностью взорвала тишину. Некоторым образом нарушив обещание о судебном иммунитете, она заявила в парламенте, что Кернкросс был завербован советской разведкой.
Умело избегая просьб журналистов о встречах, Кернкросс всё же был вынужден согласиться на пару встреч с настойчивой прессой. Ответы его были туманны, не конкретны. Французам, кстати, он счел возможным поведать немножко больше, чем соотечественникам. Так, он заявил, что, возможно, придет день, когда люди поймут, почему молодой англичанин, обладающий интеллектом, решился на такое.
Из всей Кембриджской пятерки один лишь Кернкросс оказался долгожителем. Он скончался в 1995 году, дожив до восьмидесяти двух лет.
На склоне дней он писал работы по истории любимой французской литературы. Случайно ли, что человек, первым псевдонимом которого было имя великого француза Мольера, закончил свой путь в этой жизни изданием многолетнего исследования «Гуманизм Мольера»?
Теперь о личности более яркой — Энтони Бланте — «Тони», «Джонсоне», «Яне». Блант, родившийся в 1907 году и почивший в 1983-м, — одна из наиболее загадочных, хотя и публичных фигур Кембриджской пятерки.
Вот кто преуспел в жизни. Он был аристократом, выдающимся ученым — искусствоведом-академиком и литератором, Хранителем королевских галерей и профессиональным британским контрразведчиком. А еще, что для нас самое главное, Энтони
Блант был ценен тем, что помимо всего прочего поставлял политическую, подчас стратегическую информацию. По существу сэр Энтони и вершил политику, а его выводы о прошедших событиях и предсказания о грядущем читали на Лубянке раньше, чем в Форин Оффисе.
По материнской линии Блант состоял в родстве, правда далеком, с королем Георгом VI. Мать Энтони была двоюродной сестрой графа Страфмора, дочь которого леди Элизабет Бой-ес Лайон вышла замуж за короля Георга VI. То есть Блант являлся и родственником поныне здравствующей королевы Елизаветы II.
Его отец Артур Воган Стэнли Блант — священник, один из столпов англиканской церкви — человек строгих, даже суровых взглядов. Словно по наследству они передались и сыну Энтони.
Около пятнадцати лет юный Энтони провел в Париже, где работал отец. Естественно, выучил французский. А сама атмосфера города искусств приобщила его к живописи. Ее изучение превратилось для него в страсть, профессию, любимое дело жизни.
Понятно, что перед потомственным аристократом Блантом легко открывались любые двери. Сначала привилегированная школа в Мальборо. Затем, в 1926-м, поступление в Тринити-колледж в престижном Кембридже. Блант изучал точные науки. И хотя первый курс окончил с отличием, преуспев в математике, решил заняться совершенствованием французского языка и взяться за немецкий. Здесь его тоже вскоре официально признали лучшим студентом, чье первенство не оспаривалось и не подвергалось сомнению.
На старшем курсе Бланту поручили, как это принято в Англии, тьюторство — опеку над новичками. Высокий, мощный, атлетического сложения тьютор (наставник) внушал уважение студентам начальных курсов. А когда они понимали, какой великолепный ум взял над ними шефство, чувство уважения невольно перерастало в преклонение.
Блант умел держать разных людей, не только студентов, на отдалении. Иногда его упрекали в чрезмерном тщеславии, излишних проявлениях аристократизма. Но умение держать дистанцию, «вычислять» своим стальным взглядом людей, сортировать их на нужных и не нужных очень помогало ему в работе разведчика. Он твердо знал, кто может ему пригодиться в дальнейшем, а от кого лучше поскорее отделаться. Своеобразный цинизм, некая доведенная до автоматизма селекция превратили в дальнейшем Энтони Бланта в отличного вербовщика и результативного агента.
В Тринити он состоял в кружке «Апостолов» — закрытом клубе с левым уклоном. Сначала он ввел туда ближайшего друга Гая Берджесса. А потом Кима Филби, с которым познакомился в 1932 году. Тот формально так и не присоединился к «Апостолам», но все трое сошлись во взглядах. Люди одного высшего круга, они смотрели на происходившее в мире с одних позиций. Объединяла их ненависть к фашизму.
Но вряд ли Энтони догадывался, что Филби уже связал судьбу с советской разведкой и в его группе состоял друг Бланта — Гай Берджесс.
Гай и Энтони были близки не только духовно, но и физически. Ведущим являлся Берджесс, а Блант был ведомым, испытывающим к другу уважение и любовь. Это и помогло Гаю найти подход к далекому от политики Энтони. Он старался внушить ему, что лишь марксизм способен спасти его любимое искусство от увядания, на которое оно было обречено в капиталистическом обществе.
Блант так и не превратился в коммуниста, но старания друга Гая не пропали даром. На время он проникся идеалами марксизма, позволил Берджессу увлечь себя новыми, раньше такими чуждыми идеями.