Легенды Босфора (сборник)
Шрифт:
…Не ревнива, верит сказанному, лишена наивности. Может ложно создать наивный вид. Спрятать за ним трезвость взгляда. Турецкая девушка утирает сопли за просмотром мелодрамы по «TRT», а уже через пару минут рассуждает на тему вступления Турции в Евросоюз. В турчанке, словно в кисло-сладком грейпфруте, гармонично уживаются два схожих цитруса. Когда есть причина, с надрывом плачет. Когда есть повод, ликует от радости. Это не две стороны одной медали. Это реалии современного мира — белая полоса рядом с черной…
Зейнеп другая. Отличается от сверстниц. Меньше секретничает. Раскрепощенная. Не переваривает «мыльные оперы» турецкого производства. «Они перестали соответствовать реалиям страны. Шик заслонил правду. К тому же в главных ролях чаще звезды эстрады. Настоящие актеры отошли на второй план. В кино востребованы певцы, гарантирующие
Почему в Зейнеп так много отличий? Казалось бы, училась в обычном лицее. Скоро завершает Босфорский государственный университет, где получают образование тысяча девушек со всей Турции. Недоумевал, пока Зейнеп не поведала о бабушке-немке. По папиной линии. «С младенчества приучала к книгам. Мама рассказывала, как бабуля мне, годовалой, читала вслух Достоевского. Казалось бы, ничего не должна запомнить. Не поверишь, но сейчас, перечитывая „Преступление и наказание“, все слова так знакомы…» В литературе — вкусы разные. Сторонится Памука, зачитывается Борхесом. В летний период возвращается к обожаемой Линдгрен. Я в своем амплуа. Кортасар, Золя, Цвейг, Толстая. Джоан Харрис, конечно же. Зейнеп наслаждается ею в оригинале. Благо английский изучает с семи лет. По моему настоянию выбрано «Five quarters of the orange». Лучшая из лучших. «Читая роман, безумно тянет на кухню. Хочется готовить. Для тебя…»
…Распутываем клубок наших чувств. Прогуливаемся по Нишанташи. «Жадно глотаем улыбки людей», как пишет Земфира. Стараемся передвигаться по малолюдным дорогам. Хотя Нишанташи и малолюдность — понятия несовместимые. Зейнеп объясняет, что чувство ревности для нее чуждо. «Если не ревную — не значит, что не люблю. Если не ревную — значит, доверяю. Понимаю, доверие сейчас не в моде. Надо обязательно проверять карманы, тайком читать месседжи в телефоне парня. Не понимаю таких. Тогда для чего быть вместе?!» Удивленно смотрю на нее. Явно не шутит. Закуриваю. «Ты серьезно?» — «Вполне». — «Нет, ты серьезно?» — «Издеваешься?!» — «Тебе не кажется, ты слишком правильная?» — «Я такая, какая есть. Вот и все». Отрубает. Поворачивает голову в сторону проезжей части…
Живущая во мне ревность кажется бессмысленной. Безответной. Неужели ревность должна быть взаимной?! Не понимаю. Ненавистный сумбур в чувствах. Одно знаю точно. Ревную Зейнеп. Ревную к прохожим, звонкам, песням, мужчинам. Иногда к женщинам. Самому смешно. Собственник? Скорее всего. Просто сильно люблю. Скорее всего. Нет, точно!..
Зейнеп не знает о бурях ревности во мне. Люблю откровенно, ревную безмолвно. «Ревность в маленьких дозах укрепляет любовь. В больших — разрушает. Запомни, сынок! Не поступай, как твой отец». Философия мудрой матери-Скорпиона. Понимаю, сдерживаюсь… Когда ревность наступает, крепче прижимаю к себе. Вдыхаю ее запах — лучшее успокоительное из существующих. Иногда Зейнеп все же замечает тревогу. «Не веришь мне, мишка?» Молчу. «Думаешь, ничего не понимаю? Ревнуешь. Знаю». Молчу. «Ты бы взглянул на себя со стороны, когда я болтаю с коллегой по мобильному…» Хохочет. Напрягаюсь. «Малыш, ты лучший. Ты для меня один… Все равно не доверяешь, да?» — «Доверяю». — «Неуверенно сказано». Улыбаюсь. «Доверяю и… до ужаса боюсь потерять. Это мой страшный сон». Ничего не отвечает. Целует. Объятие отражается в стеклянной витрине кафешки. Спустя минуту нам аплодируют обедающие посетители. Смущенно улыбаемся в ответ, скрываясь в гуще разноцветной толпы…
4
…От прошлого отказаться невозможно, каким бы тяжелым оно ни было. Его следует забрать с собою в будущее…
…Прячется от сквозняков, ненавидит ветра. Любит плотно закрытые окна. Свободно дышит только под кондиционером и в компании Босфора. Комфортно живет в замкнутом пространстве, где свой мир. Без потоков извне. Представлена самой себе. Любит мучное — донер, лахмаджун, пиде. Приучила к такому питанию Ли. Кастрированный кот разбрасывает по маленькой квартирке мясные сухари, недовольно мурлычет. Требует турецкий фаст-фуд. Возраст Ли небольшой. Излишняя полнота превратила кота в поношенную плюшевую игрушку с голодными глазищами…
Ей тридцать восемь. Софико из Грузии. В 2004 году поселилась в стамбульском Зейтинбуруну. Недорогой район с галдящими стайками русских челноков на улицах. Съезжаются за кожей — не всегда качественной, всегда дешевой… Круглый овал лица, темные волосы. Яркие черты лица, меланхолично-грустные глаза. Софико — мой педагог по английскому языку. Преподавала в Тбилиси. В средней школе № 29. Гордится профессией. На сырых стенах стамбульской «однушки» фотографии с учениками. В темно-зеленых рамках снимки Софико в окружении белокожих детишек с лучезарными глазами. Они — часть ее жизни. Жизни до Стамбула. «…называли мамой. Часто приглашала учеников к себе. Пока мальчики смотрели телевизор, с девочками раскатывали тесто для хачапури… Три подноса рассыпчатой выпечки мигом съедались. Не представляешь, какое счастье дарили мгновения, когда они обнимали меня в прихожей со словами благодарности: „Спасибо, мамочка Софико“. Рыдала от радости. Целовала горящие детские щеки. „На здоровье!“ До восьмого класса была их классным руководителем, пока судьба не нанесла удар в спину…»
Несколько лет назад покинула Тбилиси. Незаметно, никому не сказав. Улетела ранним утром. Рейс Тбилиси — Стамбул. «Турецкие авиалинии». В кармане кредитная карточка с суммой за проданную квартиру. Багаж — две сумки с вещами, чемодан с фотографиями. Цветными, черно-белыми. Картины кисти художника по имени Прошлое. Поднимаясь по трапу, Софико осознала, что от прошлого отказаться невозможно, каким бы тяжелым оно ни было. Его следует принять, забрать с собою в будущее. «Забыть прошлое означает убить себя. Сейчас оно живет только в памяти, туда не возвращаюсь». Выдыхает сигаретный дым, запивает порцию никотина зеленым чаем. Я пью кофе. Растворимый, с привкусом химикатов. Вынужденная экономия грузинки. Денег с трудом хватает на оплату съемной квартиры. В Стамбуле находится нелегально — виза просрочена. Старается быть незаметной — боится депортации. Зарабатывает на хлеб преподаванием английского. Желающих мало. В основном эмигранты. «Живу как в странном, туманном сне. Окружающую обстановку вижу четко, людей — расплывчато. Такое состояние называю „сон во сне“.»
Софико редко прикасается к семейным фотоальбомам. Они валяются на дне синего чемодана с коричневыми кожаными ручками. «Вижу фото малышки — рана снова кровоточит. Устала от боли… Сбежала в Стамбул от самой себя. Хочу спокойно прожить остаток дней в этом сказочном городе. Рассказывать Босфору о прошлом, кормить голубей крошками сладкой булки, есть жареные каштаны, сидеть часами с Ли на балконе, разглядывая ритмичный поток людей». Даю волю эмоциям. «Софа, ты молодая женщина, превращаешь себя в старуху. У тебя все впереди. Целая жизнь. Не сдавайся! Попробуй вернуться в Грузию, приведи документы в порядок, поживи там немного. Потом возвращайся… Так не может продолжаться. Сколько можно жить незаконно?! Не призываю отказаться от Стамбула. Призываю жить в Стамбуле полноценно». Грызет ноготь. Закуривает еще одну сигарету. Предлагает мне. Соглашаюсь. «…ты мой лучший ученик, малыш. Когда работаю с тобой, забываю обо всем. Получаю удовольствие от профессии. Благодаря тебе. При всем уважении ты все равно для меня младший братик. Я — старшая сестра. Соответственно жизненного опыта больше. Не говорю, что ты не прав. Скорее, до конца не понимаешь. Сложно передать, какую нестерпимую боль испытываю на родине…» Плачет. Спрятала лицо за морщинистыми руками…
…Там, в Грузии, находится источник ее боли — маленькая могилка, по краям заросшая мхом. Дочь Софико скончалась от лейкемии. Три с половиной года назад. Без мучений. Растаяла, как свеча. Умер единственный ребенок, вместе с ним рухнули семья, надежда, вера. Муж Нодар, убитый горем, ушел. Оставил жену наедине с горем. Развелись. Пожилой отец никогда не был близок с Софико. После кончины матери отношения окончательно разладились. Единственная сестра, столкнувшись с трагедией сестры, начала прятать от нее дочерей, мол, не дай бог, сглазит моих от горя…
«Осталась одна в опустевшем доме. Плакала под шум шныряющих по дому сквозняков. Сквозняков печали. Мне являлась дочка… Вдруг слышу родной голос. Заглядываю в темную детскую. Вижу Нико, сидящую за уроками. Оборачивается ко мне. „Мам, поможешь с задачей?“ Подбегаю, бросаюсь на стол, дочь исчезает… Нико, как я в школе, была гуманитарием. Испытывала трудности с математикой…» Резко прекращает говорить, вытирает слезы. Снова закуривает. «Не жалей! Жалость разрушает светлую память о Нико. Чуток поплачу — успокоюсь… Хочешь кофе, малыш?» Киваю. Уходит на кухню. Пытаюсь проглотить комок в горле. Тщетно. Хочется обнять Софико. Сдерживаю порыв. Просто буду рядом. Это ведь не жалость…