Легенды Дерини
Шрифт:
Поморщившись, он поднялся на ноги, вновь перекрестился и двинулся вперед по темному нефу. Каблуки сапог стучали по мраморным плитам.
— Eripe me de inimicis meis, Deus meus: et ab insurgentibus in me libera me. Ego autem cantabo fortitudinem tuam: et exsultabo mane misericordiam tuam.
Нечто…
Рывком. Фалькенберг обернулся.
Странное, едва ощутимое покалывание…
Было нечто необычное в трансепте собора: он ощущал слабый ток Силы сквозь мозаику
Карисса тут была ни при чем. Это оказалась Сила в чистом виде, источник без точки приложения, без ключа.
Все так скверно, что хуже и быть не может. Тошнотворная уверенность накатила волной. Он попытался проникнуть в тайну собора…
— Посмотри на меня!
Голос раздался из-за спины, чуть левее. Фалькенберг обернулся, принимая низкую боевую стойку.
Кинжал тут же лег в левую ладонь. Правую окружило янтарное свечение. Если он успеет ножом отразить первую атаку, то сумеет собрать достаточно силы, чтобы спалить полсобора, обратив его в черное стекло… Вглядевшись во тьму, он узрел перед собой Нигеля Халдейна.
— Фалькенберг. — В голосе принца удивление мешалось с суровой властностью.
Кристиан приветственным жестом вскинул кинжал.
— Рад нашей встрече, Нигель.
Все ощущения Дерини, весь опыт, почерпнутый в Аламуте он пустил на то, чтобы пронзить окружавший их полумрак, но там не было ни души, — кроме герцога Халдейна.
Короткий жест, — и завеса серебристого света окутала Фалькенберга. Столп холодного сияния посреди пустого собора. Ладонь Нигеля Халдейна лежала на рукояти меча.
— Я так и знал, что ты появишься здесь. Зачем она прислала тебя, Фалькенберг? Прикончить меня, пока я молюсь за Келсона? Ведь это твой излюбленный ход — удавка, стилет… и мертвецы в темных переулках. Нынче в Ремуте было довольно смертей. И не ты ли тому виной? — Он обнажил клинок.
Фалькенберг уронил руку, державшую нож.
— Не надо, Нигель. Ты один, и меня не достанешь. Я пришел не за тобой. Я хотел лишь взглянуть на это место и попытаться представить, каким оно будет завтра. И помолиться за нее.
— Ну да, ты же ее любовник… Я полагал, что именно тебе она вложит в руку клинок.
Нигель нахмурился. В серебристом магическом свете лицо Фалькенберга казалось бледным и застывшим; у кого угодно другого подобное выражение он назвал бы отчаянием. Это не было лицо ловкого наемника, которого он помнил по Форсинну. С глухим лязгом меч принца вернулся в ножны.
— И все же странно: историк-Дерини, осужденный как еретик, в главном соборе Гвиннеда молится за колдунью и убийцу.
Фалькенберг устало оперся рукой о спинку скамьи.
— Да, странные слова ты используешь… Убийство… — Со вздохом он устремил взгляд на алтарь. — Ударить ножом человека, чтобы отнять у него жену или кошелек — вот это убийство. Если же ты совершаешь это ради Короны, то таков естественный порядок вещей. В свое время мы и сами отнюдь не отличались кротостью.
— Ты прав. Но Брион был моим братом, и моим королем, а Келсон — мой племянник и также мой король. Потому я и называю это убийством. — Нигель подошел ближе, так что отблески ореола, окружавшего Фалькенберга, легли на его фигуру, и также ладонями уперся в спинку скамьи. — Сегодня в Ремутском замке было слишком много убийств. И все — во мраке, и исполнены с коварством. Я помню, прежде ты был весьма искушен в этой игре.
— Ищи среди своих людей, — возразил Фалькенберг. — Я не ее посланник. Она принудила меня отступить за грань своих замыслов. Все прочие молятся за твоего Келсона. Я единственный, кто молится за Кариссу. — Он вернул кинжал в ножны на поясе. — Завтра меня здесь не будет. Никаких всадников из ниоткуда. Никаких арбалетных стрел из окна. Никакого яда в освященном вине. Никто не намерен облегчить жизнь тебе и Моргану. Она сделает все, как полагается, по полному обряду…
— Она дочь Марлука, — промолвил Нигель. — Она воплощает в себе все то, с чем мы боролись во времена Реставрации. Она убила Бриона; а затем еще не меньше дюжины человек погибли от подлых ударов в спину. Завтра она попытается одолеть Келсона, и если преуспеет, то уничтожит весь Гвиннед. Станешь ли ты это отрицать?
Фалькенберг пренебрежительно отмахнулся.
— Не жди, что я стану проливать слезы по Гвиннеду. Мне безразлична его судьба, равно как и весь Дом Халдейнов. Игроки гибнут в Великой Игре, Нигель, и это меня не тревожит. — Он поднял правую руку; перстень Дерини вспыхнул багрянцем. — И не указывай мне на Аларика Моргана и Камбера Мак-Рори, и не веди душеспасительных бесед о Реставрации. С самого начала мы были на стороне Фестилов. И останемся навсегда. Фалькенберги всегда предпочитали держать сторону проигравших, это у нас в крови… — Пожав плечами, он отвернулся. — Она не пожелала, чтобы я помог ей… Боже! Я люблю ее, Нигель. Вот уже десять лет Карисса моя возлюбленная. Мне наплевать на все, что она сделает с любым из вас. Она куда отважнее, чем я. И я страшусь за нее.
— Только не проси меня молиться за нее. — Нигель Халдейн распрямился, отступая в тень. — Она величайшая злодейка и жестокостью превосходит даже Венцита Торентского. Бывали дни в Форсинне, когда мне казалось, что тебе нравится убивать; но Сумеречная Владычица любит причинять другим страдания. Ты писал ей стихи, посвящал свои еретические творения… Она прекрасна, так все говорят. Но если хотя бы половина слухов правдивы, то она предала тебя, изменила множество раз. Не могу представить, чем она держит тебя, и почему ты не видишь ее такой, как она есть в действительности!
— Нигель, я знаю, какая она. Но Халдейну этого не понять. И не провоцируй меня. Если ты ищешь убийц, то я не тот, кто тебе нужен. Я пришел сюда не ради того, чтобы убить тебя, и не стану сражаться. Ты можешь кричать: «Рогоносец», сколько пожелаешь, но все равно не сумеешь разозлить меня или принудить к драке. Я пришел помолиться за нее, увидеть воочию то место, где все должно свершиться, и ничего более. Можешь молиться за своего Келсона. Все, чего хочется мне — это уберечь ее от мучительной смерти.