Легенды и сказания крыма
Шрифт:
— Это что за комар жужжит у наших ног? — крикнула, вскочив, младшая.
— А вот узнаешь! — повысил голос старик и обратился к поселянам. — Какому наказанию подвергнуть дерзких?
— Делай с ними, что хочешь, только избавь нас от этих хищных птиц! — закричал народ.
— Эй, воины! — позвала старшая, — Хватайте подлого старика!
— Не трогайтесь с места! — голос старца разнесся во круг громовыми раскатами. Подняв руки к потемневшему небу, старец произнёс: — Проклинаю вас, ничтожные твари, и да превратитесь
В этих словах будто соединились вся ненависть и презрение жителей поселка к наглым честолюбицам. Была в словах такая сила, что не успел старец замолкнуть, как заколыхалась земля и пред расступившимся народом поднялась из нее скала, на вершине которой сидели две птицы. У них были перья пёстрые, словно одежды исчезнувших женщин, а на головах поднимались гребни наподобие царских корон. Прижавшись друг к другу, птицы неистово кричали: — О-пук! О-пук!
Так кричат удоды, и печален их крик, как печальна судьба низвергнутых цариц, ожесточивших народ.
С той поры и называется эта скала горой Опук. Но ней постоянно живут два удода, две самки; живут они сотни лет, но не могут дать племени от себя, потому что потомству от существ, которыми они были когда-то, не должно быть места на земле.
А вскоре недалеко от берега, на том месте, где когда-то потонуло судно, поднялись со дна моря два больших камня, очертаниями похожие на корабли.
Эти камни-корабли напоминают жителям посёлка об опасности, какой грозит заморская страна. Пусть не забывают, что оттуда попасть могут к ним нелюди и принести злое горе.
Каменные парусники (Элькен-Кая)
Скалы-Корабли (Элькен-Кая) — название скал, расположенных в море в 4 километрах к югу от горы Опук. Свое название получили за поразительное сходство с кораблями, идущими под парусами. В прошлом скалы соединялись с берегом. Сложены Скалы-Корабли, как и гора Опук, меотическими рифовыми известняками, обладающими большой прочностью. Поэтому морю удалось создать в береговом обрыве лишь несколько глубоких гротов.
Поднимай парус, старый корабль, крепи снасти — будет шторм!
Много штормов пережил на своем веку старый Ерги Псарась, но впереди его ожидал самый свирепый, самый страшный шторм.
Давно уж не выходил Псарась в открытое море и жил себе в покое и довольстве. Его дворец считался самым красивым в Пантикапее, а его склады в гавани, содержащие различные товары, — самыми богатыми. Но неоценимым богатством своим Псарась считал своего красавца сына, один взгляд которого заставлял сильнее биться женские сердца.
Пора было выбирать для сына невесту, и отец выбрал. Он стал часто посылать сына в Кафу к одному купцу, у которого была красивая дочь. Но сын полюбил другую. Та, другая, жила в дальней деревне, куда сын Ерги Псарася ездил покупать пшеницу.
Встретив её, юный Псарась почувствовал, как сильнее забилось его сердце, как опутали его цепи любви. А она, познавшая в прошлом и горечь и радость любви, поняла, что поздний призыв жизни сильнее смерти.
И думала несчастная женщина о своем мальчике, которого отняли у нее в давние дни, и вспоминала о муже-рыбаке, который бросил ее, так жестоко расправившись с нею. Его звали также Ерги, но он был беден, и ничего, кроме рыбачьей ладьи, у него не было.
Не делилась женщина своими скорбными думами с юношей, не хотела огорчать его, боялась затмить светлые минуты встречи. И без того печален был он, и часто слеза сбегала из его глаз. Она припадала к его устам в замирающем поцелуе, обвивала его тонкий стан нежною рукою и напевала старинную песню:
Любовь без горя, любовь без слез.
То же, что море без бурь и без гроз…
А между тем отец торопил сына с женитьбой. Новый корабль, предназначенный для такого случая, был уже готов. Ждали только попутного ветра, чтобы поднять паруса и ехать за невестой. Когда ветер зашумел от Камыш-Буруна, Ерги Псарась позвал к себе сына:
— Пора ехать в Кафу.
Хотел сказать что-то сын, да увидел суровое лицо отца, и замерло слово на его устах.
К ночи вышел корабль из гавани, и тотчас же к старику подошел слуга,
— Тебе от сына, — сказал он, подавая хозяину свиток. Развернул свиток Ерги Псарась и медленно прочел его. Если бы ураган, который поднялся в груди отца, мог вырваться на волю, он сровнял бы всю землю на своем пути от Пангикапея до Кафы. И если бы гора Митридат упала на старика, она не показалась бы ему более тяжелой, чем та правда, о которой он узнал из письма сына.
— Пусть будет трижды проклято имя этой женщины! — проговорил Ерги Псарась. — Пусть лучше погибнет сын от моей руки, чем он станет мужем своей матери!.. Поднимай паруса, старый корабль, служи последнюю службу!
И Ерги Псарась прокричал корабельщикам, чтобы готовились к отплытию,
— С ума сошел старик, — ворчали люди. — Шторм, какого еще не бывало, а корабль, словно решето…
Звякнули якоря, затрепетали на ветру паруса, и рванулось вперед старое судно. Как в былые времена, Ерги сам направлял его бег и забывал, что оба они — один дряхлее другого.
Гудел ураган, волны захлестывали борта, от ударов трещал корабельный корпус.
— В трюмах течь! — крикнул шкипер. Вздрогнул Ерги, но, заметив впереди мачтовый огонь другого корабля, велел прибавить парусов. Словно птица взлетел старый корабль и, прорезав несколько перекатов волны, ринулся в пучину.