Легенды и загадки земли Новгородской

Коваленко Геннадий Михайлович

Василий Буслаев и мужики новгородские

^{Василий Буслаев. Художник П.Д. Баженов. 1936 г.}

В славном великом Нове-граде Ай жил Буслай до девяноста лет, С Новым-городом жил, не перечился, Со мужики новгородскими Поперек словечка не говаривал. Живучи, Буслай состарелся, Состарелся и переставился. После ево веку долгова Аставалася его житье-бытье И все имение дворянское, Асталася матера-вдова, Матера Амелфа Тимофевна, И оставалася чадо милая, Молодой сын Василей Буслаевичь. Будет Васинька семи годов, Отдавала матушка родимая, Матера-вдова Амелфа Тимофеевна, Учить его во грамоте, А грамота ему в наук пошла; Присадила пером ево писать, Писмо Василью в наук пошло; Отдавала петью учить церковному, Петье Василью в наук пошло. А й нет у нас такова певца Во славном Нове-городе Супротив Василья Буслаева. Поводился веть Васка Буслаевичь Со пьяницы, з безумницы, С веселыми удалами добрыми молодцы, Допьяна уже стал напиватися, А й ходя в городе, уродует: Которова возмет он за руку, — Ис плеча тому руку выдернет; Которова заденет за ногу — То из гузна ногу выломит; Которова хватит поперек хрепта, — Тот кричит-ревет, окарачь ползет; Пошла-та жалоба великая. А й мужики новгороцкия, Посацкия, богатыя, Приносили жалобу оне великую Матерои-вдове Амелфе Тимофевне На тово на Василья Буслаева. А й мать-та стала ево журить-бранить, Журить-бранить, ево на ум учить. Журба Васке невзлюбилася, Пошол он, Васка, во высок терем, Садился Васка на ременчетой стул, Писал ерлыки скоропищеты, От мудрости слово поставлено: — Хто хощет пить и есть из готовова, Валися к Васке на широкой двор, Тот пей и ешь готовое И носи платье розноцветное! — Розсылал те ерлыки со слугой своей На те вулицы широкия И на те частыя переулачки. В то же время поставил Васка чан середи двора, Наливал чан полон зелена вина, Опушал он чару в полтара ведра. Во славном

было во Нове-граде, Грамоты люди шли прочитали, Те ерлыки скоропищеты, Пошли ко Васке на широкой двор, К тому чану зелену вину. Вначале был Костя Новоторженин, Пришол он. Костя, на широкой двор, Василей туг ево опробовал: Стал ево бити червленым вязом, В половине было налито Тяжела свинцу чебурацкова, Весом тот вяз был во двенатцат пуд; А бьет он Костю по буйной голове, Стоит тут Костя не шевелнитца, И на буйной голове кудри не тряхнутца. Говорил Василей Буслаевич: Гои еси ты, Костя Новоторженин, А й будь ты мне названой брат И паче мне брата родимова! — А и мало время позамешкавши, Пришли два брата боярченка, Лука и Мосеи, дети боярские, Пришли ко Васке на широкой двор. Молоды Василей сын Буслаевичь Тем молодцам стал радошшен и веселешенек. Пришли тут мужики Залешена, И не смел Василей показатися к ним, Еще тут пришло семь братов Сбродовичи, Собиралися-соходилися Тридцать молодцов без единова, Он сам Василей тритцатой стал. Какой зайдет — убьют ево, Убьют ево, за ворота бросят. Послышел Васинка Буслаевичь У мужиков новгородцкиех Канун варен, пива яшныя, — Пошол Василей со дружинею, Пришол во братшину в Николшину: Немалу мы тебе сыпь платим: За всякова брата по пяти рублев! — А за себе Василей дает пятьдесят рублев, А й тот-та староста церковной Принимал их во братшину в Николшину, А й зачали оне тут канун варен пить, А й те-та пива ячныя. Молоды Василей сын Буслаевичь Бросился на царев кабак Со своею дружиною хорабраю, Напилися оне тута зелена вина И пришли во братшину в Николшину. И а будет день ко вечеру, От малова до старова Начали уж ребята боротися, А в ыном кругу в кулаки битися; От тое борбы от ребячия, От тово бою от кулачнова Началася драка великая. Молоды Василей стал драку разнимать, А иной дурак зашол с носка, Его по уху оплел, А й тут Василей закричал громким голосом: Гои еси ты, Костя Новоторженин И Лука, Моисеи, дети боярския, Уже Васку, меня, бьют! — Поскокали удалы добры молодцы, Скоро оне улицу очистели, Прибили уже много до смерти, Вдвое-втрое перековеркали, Руки, ноги переламали, — Кричат-ревут мужики посацкия. Говорит тут Василей Буслаевичь: Гои еси вы, мужики новогородцкия, Бьюсь с вами о велик заклат: Напущаюсь я на весь Нов-город битися-дратися Со всею дружиною хоробраю — Таковы мене з дружиною побьете Новым-городом, Буду вам платить дани-выходы по смерть свою, На всякой год по три тысячи; А буде же я вас побью и вы мне покоритися, То вам платить мне такову же дань! — И в том-та договору руки оне подписали. Началась у них драка-бои великая, А й мужики новгороцкия И все купцы богатыя, Все оне вместе сходилися, На млада Васютку напущалися, И дерутца оне день до вечера. Молоды Василей сын Буслаевичь Со своею дружиною хороброю Прибили ене во Нове-граде, Прибили уже много до смерте. А й мужики новгороцкие догадалися, Пошли оне з дорогими подарки К матерои-вдове Амелфе Тимофевне: Матера-вдова Амелфа Тимофевна! Прими у нас дороги подарочки, Уйми свое чадо милоя, Василья Буславича! — Матера-вдова Амелфа Тимофевна Принимала у них дороги подарочки, Посылала девушку-чернавушку По тово Василья Буслаева. Прибежала девушка-чернавушка, Сохватала Васку во белы руки, Потащила к матушке родимыя. Притащила Васку на широкой двор, А й та старуха неразмышлена Посадила в погребы глубокия Молода Василья Буслаева, Затворяла дверми железными, Запирала замки булатными. А ево дружина хоробрая Со темя мужики новгороцкими, Дерутца-бьются день до вечера. А й та-та девушка-чернавушка На Вольх-реку ходила по воду, А змолятца ей тут добры молодцы: Гои еси ты, девушка-чернавушка! Не подай нас у дела ратнова, У тово часу смертнова! — И тут девушка-чернавушка, Бросала она ведро кленовоя, Брала коромысла кипарисова, Коромыслом тем стала она помахивати По тем мужикам новогороцкием, Прибила уж много до смерте. И тут девка запышалася, Побежала ко Василью Буслаеву, Срывала замки булатныя, Отворяла двери железные: А й спиш ли, Василей, или так лежиш? Твою дружину хоробраю Мужики новогородцкия Всех прибили-переранили, Булавами буйны головы пробиваны. — Ото сна Василей пробужаетца, Он выскочил на широкой двор, Не попала палица железная. Что попала ему ось тележная, Побежал Василей по Нову-городу, По тем по широким улицам. Стоит тут старец-пилигримишша, На могучих плечах держит колокол, А весом тот колокол во триста пуд, Кричит тот старец-пилигримишша: А стой ты, Васка, не попорхиваи, Молоды глуздырь, не полетываи! Из Волхова воды не выпити, Во Нове-граде людей не выбита; Есть молодцов сопротив тебе. Стоим мы, молодцы, не хвастаем! — Говорил Василей таково слово: А й гои еси, старец-пилигримишша, А й бился я о велик заклад Со мужики новогородцкими, Апричь почеснова монастыря, Опричь тебе, старца-пилигримишша, Во задор войду — тебе убью! — Ударил он старца во колокол А й тои-та осью тележную, — Качается старец, не шевелнитца, Заглянул он, Василей, старца под колоколом А й во лбе глас уш веку нету. Пошол Василей по Волх-реке, А идет Василей по Волх-реке, По той Волховои по улице, Завидели добрыя молодцы, А ево дружина хоробрая Молода Василья Буслаева: У ясных соколов крылья отросли, У их-та, молодцов, думушки прибыло. Молоды Василей Буслаевич Пришол-та молодцам на выручку. Со темя мужики новогороцкими Он деретца-бьетца день до вечера, А уш мужики покорилися, Покорилися и помирилися, Понесли оне записи крепкия К матерои-вдове Амелфе Тимофевне, Насыпали чашу чистова серебра, А другую чашу Краснова золота, Пришли ко двору дворянскому, Бьют челом-поклоняютца: А сударыня-матушка! Принимай ты дороги подарочки, А уйми свое чадо милая, Молода Василья со дружиною! А й рады мы платить На всякой год по три тысячи, На всякой год будем тебе носить С хлебников по хлебику, С калачников по калачику, С молодиц повенешное, С девиц повалешное, Со всех людей со ремесленых, Опричь попов и дьяконов. — Втапоры матера-вдова Амелфа Тимофевна Посылала девушка-чернавушка Привести Василья со дружиною. Пошла та девушка-чернавушка, Бежавши-та девка запышалася, Нелзя протти девки по улице: Что полтей по улице валяютца Тех мужиков новогороцкиех. Прибежала девушка-чернавушка, Сохватала Василья за белы руки, А стала ему росказавати: Мужики пришли новогороцкия, Принесли оне дороги подарочки, И принесли записи заручныя Ко твоей сударыне-матушке, К матерои-вдове Амелфе Тимофевне. — Повела девка Василья со дружиною На тот на широкой двор, Привела-та их к зелену вину, А сели оне, молодцы, во единой круг, Выпили веть по чарочке зелена вина Со тово урасу молодецкова От мужиков новгороцких. Скричат тут робята зычным голосом: У мота и у пьяницы, У млада Васютки Буславича, Не упита, не уедено, В красне хорошо не ухожено, А цветнова платья не уношено, А увечье навек залезено! — И повел их Василей обедати К матерои-вдове Амелфе Тимофевне. В те поры мужики новогороцкия Приносили Василью подарочки Вдруг сто тысячей, И затем у них мирова пошла, А й мужики новогороцкия Покорилися и сами поклонилися.

Василий Буслаеб молиться ездил

Под славным великим Новым-городом, По славному озеру по Илменю, Плавает-поплавает серь селезень, Как бы ярой гоголь поныривает, А плавает-поплавает червлен карабль Как бы молода Василья Буславьевича, А й молода Василья со ево дружиною хоробраю, Тришать удалых молодцов: Костя Никитин корму держит, Малинкой Потаня на носу стоит, А Василе-ет по караблю похаживает, Таковы слова поговаривает: — Свет моя дружина хоробрая, Тритцать удалых добрых молодцов! Ставте карабль поперек Ильменя, Приставайте, молодцы, ко Нову городу! — А й тычками к берегу притыкалися, Сходни бросали на крутой бережок, Походил тут Василей Ко своему он двору дворянскому, И за ним идут дружинушка хоробрая, Толко караулы оставили. Приходит Василей Буслаевичь Ко своему двору дворянскому, Ко своей сударыне-матушке, Матерои-вдове Амелфе Тимофевне, Как вьюн, около ея убиваетца, Просит благословение великое: — А свет ты, моя сударыня-матушка, Матера-вдова Амелфа Тимофевна! Дай мне благословение великое — Итти мне, Василью, в Ерусалим-град Со своею дружиною хоробраю, Мне-ка Господу помолитися, Святой святыни приложитися, Во Ердане-реке искупатися. — Что взговорит матера-вдова, Матера Амелфа Тимофевна: — Гои еси ты, мое чадо милая, Молоды Василей Буслаевичь! То коли ты пойдешь на добрыя дела, Тебе дам бласловение великое, То коли ты, дитя, на розбои пойдешь, И не дам бласловение Беликова, А й не носи Василья, сыра земля! — Камень от огня разгораетца, А булат от жару растопляетца, Материна сердце распусшаетца, И дает она много свинцу-пороху, И дает Василью запасы хлебный, И дает оружье долгомерное: — Побереги ты, Василей, буину голову свою! — Скоро молодцы собираютца И с матерой-вдовой прощаютца. Походили оне на червлен карабль, Подымали тонки парусы полотняный, Побежали по озеру Илменю. Бегут оне уж сутки-другия, А бегут уже неделю-другую, Встречь им гости карабелщики: — Здравствуй, Василей Буслаевичь! Куда, молодец, поизвольил погулять? — Отвечает Василей Буслаевичь: — Гои еси вы, гости карабелщики! А мое-та веть гулянье неохотное: Смолода бита, много граблена, Под старость надо душа спасти. А скажите вы, молодцы, мне прямова путя Ко святому граду Иерусалиму. — Отвечают ему гости карабелщики: — А и гои еси, Василей Буслаевичь! Прямым путем в Ерусалим-град Бежать семь недель, А околнои дорогой — полтора года: На славном море Каспицкием, На том острову на Куминскием Стоит застава крепкая, Стоят атаманы казачия, Немного-немало их — три тысячи; Грабят бусы-галеры, Разбивают червлены карабли. — Говорит тут Василей Буслаевичь: — А не верую я, Васюнка, ни в сон ни в чох, А й верую в свои червленой вяз. А беги-ка-тя, ребята, вы прямым путем! — И завидел Василей гору высокую, Приставал скоро ко кругу берегу, Проходил-су Василей сын Буслаевичь На

ту ли гору Сорочинскую, А за ним летят дружина хоробрая. Будет Василей к полугоре. Тут лежит пуста голова, Пуста голова — человечья кость. Пнул Василей тое голову з дороги прочь, Провещитца пуста голова человеческая: — Гои еси ты, Василей Буславьевич! Ты к чему меня, голову, побрасоваешь? Я, молодец, не хуже тебя был, Умею я, молодец, волятися А на той горе Сорочинския. Где лежит пуста голова, Пуста голова молодецкая, И лежать будет голове Васильевой! — Плюнул Василей, прочь пошол: — Али, голова, в тебе враг говорит, Или нечистой дух! — Пошол на гору высокую, На самой сопки тут камень стоит, В вышину три сажени печатный, А й через ево толка топор подать, В далину три аршина с четвертью. И в том-та подпись надписана: «А хто-де станет у каменя тешитца, А и тешитца-забавлятися, Вдоль скокать по каменю, — Сломить будет буйну голову». Василей тому не верует, Приходил со дружиною хоробрую, Стали молодцы забавлятися, Поперек тово каменю поскакивати,

^{Ушкуйники на карбасах. Гравюра XVIII в.} 

А вдол-та ево не смеют скакать. Пошли со горы Сорочинския, Сходят оне на червлен карабль. Подымали тонки парусы полотняны. Побежали по морю Каспицкому, На ту на заставу карабелную, Где-та стоят казаки-разбойники, А стары атаманы казачия. На пристани их стоят сто человек, А й молоды Василей на пристан стань, Сходни бросали на крут бережок, И скочил-та Буслаи на крут бережок, Червленым вязом попираетца, Тут караулыники, удалы добры молодцы, Все на карауле испужалися, Много ево не дожидаютца, Побежали с пристани карабелныя К тем атаманам казачиям, Атаманы сидят не дивуютца, Сами говорят таково слово: — Стоим мы на острову тритцат лет, Не видали страху Беликова, Это-де идет Василей Буславьевичь: Знать-де полетка соколиная, Видеть-де поступка молодецкая! — Пошахал-та Василей со дружиною, Где стоят атаманы казачия. Пришли оне, стали во единой круг, Тут Василей им поклоняетца, Сам говорит таково слово: — Вздравствуите, атаманы казачия! А скажите вы мне прямова путя Ко святому граду Иерусалиму. — Говорят атаманы казачия: — Гои еси, Василей Буслаевичь! Милости тебе просим за единой стол хлеба кушати. Втапоры Василей не ослушался, Садился с ними за единой стол. Наливали ему чару зелена вина в полтора ведра, Принимает Василей единой рукой И выпил чару единым духом, И толко атаманы тому дивуютца, А сами не могут и по полуведру пить. И хлеба с солью откушали, Збираетца Василей Буслаевичь На свои червлен карабль, Дают ему атаманы казачия подарки свои: Первую мису чиста серебра И другую — красна золота, Третью — скатнова земчюга. За то Василей благодарит и кланеетца, Просит у них до Ерусалима провожатова. Тут атаманы Василью не отказовали, Дали ему молодца провожатова, И сами с ним прощалися. Собрался Василей на свои червлен корабль Со своею дружиною хоробраю, Подымали тонки парусы полотняный. Побежали по морю Каспицкому, Будут оне во Ердань-реке, Бросали якори крепкия, Сходни бросали на крут бережок. Походил тут Василей Буслаевичь Со своею дружиною хороброю в Ерусалим-град, Пришол во церкву соборную, Служил обедни за здравие матушки И за себя, Василья Буславьевича, И обедню с понафидою служил По родимом своем батюшке И по всему роду своему. На другой день служил обедни с молебнами Про удалых добрых молодцов, Что смолоду бито, много граблено. И ко святой святыни приложился он, И в Ердане-реке искупался, И расплатился Василей с попами и с дьяконами, И которыя старцы при церкви живут — Дает золотой казны не считаючи, И походит Василей ко дружине из Ерусалима На свои червлен карабль. Втапоры ево дружина хоробрая Купалися во Ердане-реке, Приходила к ним баба залесная, Говорила таково слово: — Почто вы купаетесь во Ердань-реке? А некому купатися, опричь Василья Буславьевича, Во Ердане-реке крестился Сам господь Иисус Христос; Потерять ево вам будет, Болшова атамана Василья Буславьевича. — И оне говорят таково слово: — Наш Василей тому не верует, Ни в сон ни в чох. — И мало время поизоидучи, Пришол Василей ко дружине своей, Приказал выводить карабль из усья Ердань-реки. Поднели тонки парусы полотняны, Побежали по морю Каспиикому, Приставали у острова Куминскова, Приходили тут атаманы казачия И стоят все на пристани карабельныя. А й выскочил Василей Буслаевичь Из своего червленаго карабля, Поклонились ему атаманы казачия: — Здравствуй, Василей Буслаевичь! Здорово ли съездил в Ерусалим-град? — Много Василей не байт с ними, Подал писмо в руку им, Что много трудов за их положил: Служил обедни с молебнами за их, молодцов. Втапоры атаманы казачия звали Василья обедати, И он не пошол к ним, Прощался со всеми теми атаманы казачими. Подымали тонки парусы полотняныя, Побежали по морю Каспицкому к Нову-городу. А й едут неделю споряду, А й едут уже другую, И завидел Василей гору высокую Сорочинскую, Захотелось Василью на горе побывать. Приставали к той Сорочинскои горе. Сходни бросали на ту гору, Пошол Василей со дружиною, И будет он в полгоры, И на пути лежит пуста голова, человечья кость, Пнул Василей тое голову з дороги прочь, Провещитца пуста голова: — Гои еси ты, Василей Буслаевичь! К чему меня, голову, попиноваешь И к чему побрасоваешь? Я, молодец, не хуже тебя был, Да умею валятися на той горе Сорочинские. Где лежит пуста голова, Лежать будет и Васильевой голове! — Плюнул Василей, прочь пошел. Взашел на гору высокую, На ту гору Сорочинскую, Где стоит высокой камень, В вышину три сажени печатный, А через ево толко топором подать, В долину — три аршина с четвертью, И в том-та подпись подписана: «А хто-де у каменя станет тешитца, А й тешитца-забавлятися, Вдоль скакать по каменю, — Сломить будет буину голову». Василей тому не верует, Стал со дружиною тешитца и забавлятися, Поперек каменю поскаковати; Захотелось Василью вдоль скакать, Разбежался, скочил вдоль по каменю — И не доскочил толко четверти И тут убился под каменей. Где лежит пуста голова, Там Василья схоронили. Побежали дружина с той Сорочинскои горы На свои червлен карабль, Подымали тонки парусы, полотняныя, Побежали ко Нову-городу, И будут у Нова-города, Бросали с носу якорь и с кормы другой, Чтобы крепок стоял и не шатался он, Пошли к матерои-вдове, к Амелфе Тимофевне, Пришли и поклонилися все, Писмо в руки подали. Прочитала писмо матера-вдова, сама заплакала, Говорила таковы слова: — Гои вы еси, удалы добры молодцы! У меня ныне вам делать нечево, Подите в подвалы глубокия, Берите золотой казны не считаючи. — Повела их девушка-чернавушка К тем подвалам глубокиям, Брали оне казны по малу числу, Пришли оне к матерои-вдове, Взговорили таковы слова: — Спасибо, матушка Амелфа Тимофевна, Что поилакормила, Обувала и одевала добрых молодцов! — Втапоры матера-вдова Амелфа Тимофевна Приказала наливать по чаре зелена вина, Подносит девушка-чернавушка Тем удалым добрым молодцам, А и выпили оне, сами поклонилися, И пошли добры молодцы, кому куды захотелося.

Свидетельства иностранцев

Кристиан Бомховер

Автор — уроженец Ревеля (Таллинна), личный секретарь магистра Ливонского ордена Вольтера фон Алеттенберга, епископ Дерпта. В 1508 году анонимно издал в Кельне «Прекрасную историю об удивительных деяниях государей Ливонии в борьбе с русскими и татарами», «Прекрасная история» посвящена событиям 1491— 1507 годов, главным образом Русско-ливонской войне 1501—1503 годов. Ее создание диктовалось сугубо прагматическими целями, поэтому на ее страницах возник образ «мрачной и нечестивой России», таящей в себе угрозу для всего католического мира. Бомховер был хорошо информирован о современных ему событиях. Многие из приведенных им фактов, касающихся, в частности, обстоятельств ликвидации Немецкого подворья в Великом Новгороде, подтверждаются другими ливонскими и западноевропейскими источниками.

Теперь надо сообщить, что некогда купцы торгового сообщества так называемой немецкой Ганзы, (состоящей из) 73 городов, основав стапеля и конторы, могли там пользоваться чрезвычайно большими вольностями и привилегиями. Одна контора в то время была в Брюгге во Фландрии, вторая — в Лондоне в Англии, третья — в Бергене в Норвегии. То же самое было и в Великом Новгороде в России, так как обыкновенно вся дорогостоящая чудо-продукция (woder-warck) — соболя, куницы, множество белок, горностаев мех, а также множество воска и других дорогостоящих товаров — доставлялась туда, а потом через Ливонию в немецкие и прочие земли, чтобы посредством (подобных) сношений все страны, города и люди повышали свое благоденствие.

В то же самое время как новая крепость, названная в честь великого князя, как говорилось выше, незаконно (vor gewalth) была закончена, в день св. Леонарда (6 ноября 1494 года) великий князь Московский, русский император, вопреки всем договоренностям и законам приказал немецких купцов, которые находились тогда в Великом Новгороде, вместе с их священниками и капелланами, (всего) численностью 48 человек, старых и малых, лишив имущества, арестовать, сорвать с них одежду и обувь, заковать в цепи и бросить в смрадную жуткую темницу, где они и пребывали в заключении одни по три, а другие по девять лет, а также отобрать все их имущество, оцениваемое во много тысяч рижских гульденов, и тем самым подверг суровому насилию личности и имущество указанных купцов.

Высокочтимый господин ливонский магистр направил много посланий и предпринял много трудов, чтобы (их) освободить, но это оказалось невозможным, поэтому-то они и провели так много времени в суровом заключении. Как бы их не хранила сила Господня, они все же не смогли вызволить свое имущество, о котором до сего дня хлопочут, получая отказы. Помимо всего прочего, с того времени и вплоть до сего дня привычному пребыванию и предпринимательству всех немецких купцов в Новгороде, как и всякой другой торговле с русскими, чинят препятствия из-за строгого запрета их великого князя и императора. Хотя указанный господин магистр, приложив много старания и серьезности (emstes), пытался действовать, но в окружении названного великого князя ничего не хотели слушать, ведь тираны видят справедливость в том, что доброе отношение и доверие земли и городов попираются таким невиданным образом, что Ливония смогла предвосхитить (перспективу) противостояния, смерти, уничтожения (dadurch de Tyranen vermeynen als sich in der Wahrheit befindet, de merynge und Wohlmacht der Lande und Stedte so unvermarckt zu krenken, dar Livland Trost Ende Entsetzung sie von haben mochte).

Причина, из-за которой немецкие купцы в Новгороде по приказу великого князя Московского, русского императора, отменившего мирные крестоцеловальные грамоты, скрепленные его собственными печатями из чистого золота, попали в описанное положение, помимо всего прочего заключалась в том, что в ганзейских городах русских якобы безвинно хватали и бросали в тюрьму. Их следовало судить по немецкому праву, поскольку существует решение, что в подобных случаях немца, если он за какую-либо вину и преступление будет взят (под стражу) и помещен в тюрьму, равным образом следует судить по русскому праву. Случилось так, что в городе Ревеле в Ливонии один русский, который изготовлял фальшивые ревельские шиллинги, после расследования его преступления согласно городскому праву был сварен в кипятке. Затем в том же городе другой русский, знатного происхождения и именитый купец, был уличен в сношении с кобылой и, поскольку это противно (человеческой) природе, в соответствии с городским правом был сожжен. В то время как многие города, земли и власти сожалели, если бы подобные злодеяния оставались безнаказанными, русские купцы, которые были там (в Ревеле), посчитали большим преступлением, что за такой будто бы малый проступок с уважаемым человеком обошлись столь недостойно, и все заявили в открытую, что в их стране обыкновенно такие дела разбираются знатью или кем-то еще. Поэтому-то они, глумясь над правдой, (таким делам) либо совсем не уделяют внимания, либо (занимаются ими) совсем немного.

^{Ганзейское судно XVI в.} 

(Сведения об) этом наказании упомянутых преступников со многими другими выдумками, наветами и жалобами, которые все противоречили истине и закону, другие русские доставили их императору, великому князю Московскому, и просили отомстить за то, что в ганзейских городах, а именно в Ревеле, некоторых из них сварили и сожгли якобы совершенно без вины. Поэтому-то великий князь в сильном возмущении и (отдал) строгий приказ поместить в тюрьму немецких купцов, находящихся в Новгороде, арестовать их имущество и прекратить торговлю. Кроме того, он очень сурово и настойчиво потребовал от ливонских государей, чтобы те выдали ему нескольких бургомистров, членов городского совета и судебного фогта города Ревеля, которые осудили тех самых преступников и которые своими мучениями должны были успокоить его свирепый гнев. Был в то время один бургомистр, который вместе с тем, о чем сказано выше, был обвинен еще и в том, что, сидя за столом, вскрыл письмо указанного русского императора, сидя за столом без проявления должного уважения.

Однако в этом случае тиран не сумел осуществить свое намерение, поскольку господа и города Ливонии, взявшие на себя совместное обязательство спасти (свою) землю от крайней беды и гибели, пожелали отказать сумасбродному тирану в подобном произволе. Между тем тот же тиран так возгордился, что приказал город и замок Ревеля, прочный, прекрасный и хорошо укрепленный, вместе с (его) башнями и стенами изобразить на серебре и выставить среди прочей серебряной посуды на своем столе. Он имел обыкновение бить (по изображению), как если бы он осаждал эту крепость. Из этого каждый разумный человек может узнать, насколько опасны и заносчивы злобные русские в своей глупости, пороках и сумасбродстве.