Легенды II (антология)
Шрифт:
«Я как-то видел тебя во сне, — медленно проговорил он, обвел глазами комнату и добавил с тревогой: — А может, это я очутился во сне. Очень трудно понять».
«Он трогал черный камень, — проворчал Тремартин. — Камень, пробуждающий призраков и крадущий разум. Два дня назад один человек, я сам видел, сидел, прислонившись к такой черной стене. Он улыбался, и размахивал руками, и говорил с людьми, которых там не было».
Ретио мрачно кивнул, соглашаясь с ним. «Даже если его не трогать, он отнимает у тебя волю, и ты перестаешь чураться призраков, когда подольше побудешь здесь, в темноте. — Он помолчал и неохотно договорил: — Может быть, уже слишком поздно, чтобы вернуть нам прежнего Олпи, но попытаться можно. За своим рассудком мы все тоже должны следить. Будем
Я хорошо понимала, о чем речь. Олпи отошел в угол, к столику, наклонил пустой серебряный штоф над серебряной чашечкой, проглотил, вытер рукой рот и сморщился, точно воображаемый напиток показался ему слишком крепким.
«Если идти, то прямо сейчас», — сказал Ретио. «Пока не поздно» ему добавлять не пришлось — мы все думали точно так же.
Однако мы уже и так опоздали. Из коридора все время просачивалась вода, и когда мужчины попытались открыть дверь, у них ничего не вышло. Даже когда все мы, взрослые, налегли плечами на дверь, она не сдвинулась с места, а свет в комнате начал мигать.
Грязь и вода давят на дверь все сильнее, и дерево потрескивает. Пора закругляться. Винтовая лестница уходит в кромешный мрак, а факелов, которые мы соорудили, разломав кое-какую мебель, хватит ненадолго. Олпи точно одурманен, и Карлмин не лучше — он почти не отвечает, когда к нему обращаешься. Мужчины понесут их, а мы с Челлией будем вести за руки девочек. Мы постараемся найти какой-нибудь другой путь, ведущий в драконий зал.
Не знаю который день
первого Дождевого года
Я озаглавливаю эту запись так, поскольку мы не знаем, сколько прошло времени. По мне, уже несколько лет. Я дрожу — то ли от холода, то ли от стараний остаться тем, кто я есть. Кем я была. В голове мутится, и я утону в этой мутной воде, стоит мне уступить. Но если мой отчет может хоть чем-то помочь другим, я должна собраться и привести мысли в порядок.
Когда мы поднимались по лестнице, свет в нижней комнате мигнул в последний раз и потух. Тремартин храбро поднял факел, но тот освещал лишь его голову и плечи. Никогда я еще не бывала в такой беспросветной тьме. Другой рукой Тремартин сжимал запястье Олпи и вел мальчика за собой. Следом шел Ретио с Карлмином на руках, следом Челлия с перепуганными девочками. Я замыкала шествие с охапкой факелов, обмотанных кусками разной материи. Ломка мебели привела Олпи в бешенство. Он накинулся на Ретио и стал его бить, пока тот не отвесил ему пощечину. Это ошеломило мальчика и ужаснуло его мать и сестер, но по крайней мере сделало Олпи послушным.
Лестница вывела нас в комнату для прислуги. Раньше аристократ в нижнем покое наверняка звонил в колокольчик, и слуги спешили на его зов. Там стояли деревянные лохани, вероятно, для стирки, и стол с принадлежностями для шитья. За единственной дверью тянулся в обе стороны темный коридор.
Слышно было, как трещит горящий факел и капает вода. Тишина пугала меня — за ней чудились музыка и призрачное пение.
«Огонь горит ровно, — заметила Челлия. — Сквозняка нет».
Я об этом не подумала, но она, конечно, была права. «Значит, где-то тут есть дверь, — сказала я, сама сомневаясь в своих словах. — Надо найти ее».
«Куда идти-то? В какую сторону?» — спросил Тремартин. Я давно уже сбилась с дороги и потому промолчала, а Челлия сказала: «Вон туда. Мне кажется, мы пришли с той стороны. Может, увидим что-то знакомое, или свет снова зажжется».
Ничего лучшего я предложить не могла. У каждого из них был кто-то, за кого он держался, обороняясь от здешних призраков, я же несла только факелы. Мои друзья смутно маячили между мной и нашим слабым светильником. Если я поднимала глаза, этот свет слепил их. Опуская взгляд, я видела бесовскую пляску теней у себя под ногами. Сначала я слышала только наше неровное дыхание, шарканье наших ног по мокрому камню и треск факела. Потом мне стал мерещиться звон водяных капель, а однажды вдали что-то словно подалось или рухнуло.
И еще
«Дайте-ка мне другой факел, — сказал Тремартин. — Лучше зажечь новый, пока старый не догорел». Он, как оказалось, уже дважды просил меня об этом. Я подошла к нему со своей ношей. Сначала он выбрал две ножки стола, обмотанные шарфами, но эта ткань никак не желала загораться. Зато подушка, привязанная к ножке стула, загорелась сразу, дымя и нещадно воняя. Быть разборчивыми нам не приходилось, и мы при свете двух факелов двинулись дальше. Когда старый догорел так, что стал жечь Тремартину пальцы, пришлось довольствоваться одной чадящей подушкой. Тьма подступала со всех сторон, голова болела от смрада. Я плелась, вспоминая, как цеплялся жесткий волос за мои огрубевшие пальцы, когда я набивала им подушку.
Ретио сильно потряс меня и сунул мне в руки Карлмина. «Понеси-ка сама своего сына», — сказал он, забирая у меня факелы. В его голосе не было упрека. Впереди я видела смутные очертания остальных и размытый красный огонь. Я вдруг остановилась, и не знаю, что могло бы случиться, если бы Ретио не хватился меня. Даже после его вмешательства мне казалось, что я не один человек, а два.
«Спасибо», — устыдившись, сказала я.
«Не за что. Не отставай только».
Карлмин, очень тяжелый, не давал мне отвлекаться. Вскоре я спустила его вниз и повела за руку, но для него так, думаю, было лучше. Теперь, когда призраки уже обманули меня один раз, я держалась настороже, но чьи-то сны, фантазии и голоса все равно забирались мне в голову. Голод и жажда уже давали знать о себе. Вода, струящаяся по стенам, отдавала горечью, но мы все-таки пили ее.
«Ненавижу этот город, — сказала я Карлмину. Его ручонка в моей совсем похолодела, точно камень отбирал у нас все тепло. — Он полон ловушек. Грязь ползет отовсюду, норовя утопить нас, а призраки крадут у нас ум».
Я говорила не столько с ним, сколько с самой собой и не ждала ответа, но мой мальчик медленно вымолвил: «Его строили не затем, чтобы он был темен и пуст».
«Возможно, но теперь он как раз таков. И призраки его строителей пытаются отнять у нас разум».
Не видя сына, я почувствовала, как он нахмурился.
«Нет. Они не призраки. Не воры».
«Кто же тогда?» — спросила я, больше для того, чтобы он продолжал говорить.
Некоторое время мы шли молча, слыша только свои шаги и дыхание. Потом Карлмин сказал: «Это не они делают. Это их искусство».
Искусство! Оно казалось мне чем-то далеким и бесполезным. Когда-то оно наполняло мое существование смыслом, теперь я видела в нем уловку для оправдания своей малозначительной жизни. Это слово вызывало во мне чуть ли не стыд.
«Искусство, — продолжал Карлмин совсем не так, как говорят дети его возраста. — Оно помогает нам узнать самих себя. Мы здесь решили сделать искусством повседневную жизнь горожан. Землетрясения с каждым годом усиливались, поднимая вихри золы и пыли. Мы закрылись от них, убрав наши города под землю, но знали, что со временем сама земля одолеет нас. Многие захотели уйти, и мы отпустили их. Никого не принуждали остаться. В наших городах, где когда-то кипела жизнь, осталось совсем мало душ. Земля на время затихла, и лишь редкие содрогания напоминали нам, что мы должны дорожить каждым дарованным днем и что каждый из них может стать последним. Но мы, оставшиеся, решили, что умрем здесь, где жили многие поколения наших предков. Решили, что отдельные наши жизни, какими бы долгими они ни были, завершатся — но наши города не умрут. Они будут жить и помнить о нас. Будут помнить... и вернут нас домой, когда кто-то разбудит оставленное нами эхо. Вот они мы, во всей своей сложности, со всеми нашими радостями и печалями...»