Легенды леса 1. За краем леса
Шрифт:
– Триста?! – Кайтен поперхнулся.
– Триста первый будет, – с затаенной гордостью подтвердила старуха. – Тут ведь ничего не поделаешь, каждому срок отпущен. Недолго уж мне осталось, но десяток-то лет проскриплю еще.
– Ничего себе! – Больше слов у охотника не было.
– Это лес нам дает, – продолжила Ан-Мару. – Только он умеет и защищаться. Тут тоже ученые по-разному толкуют, а только мне больше всего нравится слово «иммунитет». Очень уж точно описывает, что происходит. Ты вот, если поранишься, да какая грязь попадет, начинаешь ведь защищаться сразу. И не хочешь, и не думаешь об этом, а организм сам заразу подъедает. Вот так и лес. Если обидеть его, немедленно порождает
– Это как та, которая на меня напала? – мигом сообразил Кайтен.
– Она самая. Мы их тварями называем, потому что творятся или сотворяются, возникают, одним словом. Они и неживые вроде. В них ничего нет, никаких кишок, и соображения у них тоже никакого нет. Они просто бросаются. На всех подряд кидаются, на людей и зверей, просто кого увидят. Звери-то разбегаются, а люди вот не успевают.
– Черт, как же жить-то в таком лесу?
– А и ничего. И живем. Давно мы поняли, как с лесом договариваться. Надо нам, допустим, срубить дерево. Для того есть специальные люди – следящие. Они вроде как слышат голос леса. Ну, не голос это, конечно, скорее, его настроение. И вот, когда лес в настроении, идем песни петь и просить дерева. Следящий скажет: лес согласен, можно рубить. Когда лес в благодушном настроении, он позволяет нам взять его, сколько нам нужно. Но уж когда нельзя, тут не тронь, мигом тварей наплодит.
– Жутковато звучит, – признался Кайтен. – А если этот следящий ошибется?
– Нет уж, следящему нельзя ошибаться, – строго сказала ведьма. – Это ж не синоптик.
Тут Кайтен развеселился настолько, что подавился соком. Он даже не подозревал, что слово «синоптик» может быть настолько древним.
– Так вот, когда люди разобрались, как все происходит, тогда примерно и появились стражи, – продолжала как ни в чем не бывало старуха. – Самые главные профессии появились, так сказать. Ученые, писцы, песенники, стражи, следящие, кузнецы и ведьмы. Это у нас в каком-то смысле элита. То есть, на этих людях все держится. Без других можно было бы обойтись, но вот без этих никак не выходило.
– А остальные тогда чем занимались? – вставил Кайтен.
– Так всем. Жизнью. Эти люди просто живут, пока кто-то другой думает о том, как их защитить. Это нормально и правильно. Они кормят нас, они делают то, что мы скажем. Они заботятся о том, чтобы нам не приходилось ни о чем заботиться, кроме наших прямых обязанностей. Потому что без нас они не выживут.
– Обслуживающий персонал? – уточнил Кайтен.
– Пожалуй, прежде так оно и было, – Ан-Мару чуть нахмурилась. – Мы ведь не всегда жили такими семьями, как сейчас. Семьи у нас появились, пожалуй что, в ту пору, которая у вас называется началом образования государств. А до того было совсем другое общество. Даже вот не знаю, с чем сравнить.
Ведьма помолчала, глядя в огонь. Кайтен не торопил ее.
– По-другому все было, – снова заговорила она. – Хаотичное общество было, неорганизованное. Никто никем не управлял. Сбивались в кучки, чтобы легче жить было. Кто что умел… Тут ведь вот еще какая штука, не рассказала я. Лес-то, говорю, наши эмоции чувствует. Песни ему нравятся, а вот дурные помыслы ему не по нутру. Всякая злость, гнев, зависть, на все это он тоже реагирует. Опять ученые говорят, что не нарочно он это. Инстинктивное это у него. Просто когда его злоба людская переполняет, он исторгает тварей. И вроде как исцеляется через это.
– То есть… – Кайтен попытался осмыслить, – просто от дурных мыслей тоже эта погань появляется? И тогда… – он похолодел от этой мысли, – та тварь, которая меня укусила, могла появиться из-за меня же? Из-за того, что я боялся и о всяких гадостях думал?
– Ну, нет, – Ан-Мару улыбнулась. – Тварь, конечно, не из-за тебя появилась. Хотя ты правильно понял, именно так они и возникают. Только у леса теперь порог терпения повысился, как философы выражаются. На заре времен, пожалуй, он действительно на всякую мелочь реагировал. Но теперь представь только, сколько всякой гадости думается и чувствуется на его окраинах! Мы тут утонули бы в тварях. Лес стал терпеливее с тех пор.
– Да уж, – Кайтен вспомнил город, в котором так долго жил. Если бы каждое дурное чувство, которое испытывал любой из его жителей, немедленно превращалось в зубастое чудовище… – Да невозможно выжить в таком месте! – В испуге воскликнул он.
– Выжили ведь, – невозмутимо возразила Ан-Мару. – В таком месте выгоднее всего быть человеком счастливым и простодушным. Такими люди и были. Довольно долго мы оставались большими детьми. Только стражи всегда были и до сих пор остаются немного… как бы чужими. Они единственные, кто развивает в себе разрушительную силу. И еще кузнецы вынуждены вечно пребывать в равновесии, не позволяя своей силе стать ни разрушительной, ни созидательной. Иногда и с ними, конечно, случается. Тогда кузнец, который склонился к разрушительной силе, сможет ковать отныне только оружие, а тот, в котором возобладала созидательная сила, сможет создать все, кроме оружия.
В этом месте Кайтен вообще ничего не понял, но переспрашивать не стал. Доисторический мир, пока еще смутный, постепенно воочию лепился перед ним, и ему хотелось слушать дальше.
– Люди постепенно открывали силы и учились ими пользоваться, – продолжала Ан-Мару. – Песенники сочиняли новые песни, а люди их пели. От этого зрели вкусные плоды, и их собирали. Ведьмы изучали свойства трав, находили способы лечения ран, потому что болезней тогда почти еще не было. Люди ведь ели все подряд, и хоть что-то из всего оказывалось лечебным. И все охотно кормили и песенников, и ведьм, потому что еды было вдоволь, и добывать ее было просто. Старики, которым становилось трудно ползать по зарослям в поисках пищи, уходили в особые большие жилища и принимались переписывать старые книги и записывать новые предания. Так появились писцы. Так оно и до сих пор происходит. А после того появилась и наука.
Ан-Мару снова замолчала, взгляд ее затуманился, словно она вглядывалась в то давнее прошлое, о котором рассказывала. Какое-то мечтательное выражение было в ее взоре, наверное, к науке она была неравнодушна.
– Чистая наука, так ее называли. Потом, позже, стали именовать философией. Чистая наука стремилась познать связь всех вещей, строение мира, смысл бытия, суть всех явлений. Это было как новая игрушка для тех больших детей, какими было все человечество. Наивными, восторженными глазами смотрели они на все, что казалось огромными достижениями. Это видно из летописей, – пояснила ведьма, явно опасаясь, что ее рассказ примут за чистейшую лирику. – Все записи того времени тщательно переписываются на протяжении многих веков. Так что и ты, если захочешь, сможешь прочитать переданные слово в слово тексты тех времен и составить собственное суждение.
– И вы их все читали? – не удержался Кайтен.
– Очень многие, – важно кивнула Ан-Мару. – Все не перечитать, даже если тысячу лет прожить, очень уж много накопилось. Но это для нас для всех обязательно: прочитать как можно больше.
– Для всех – в смысле, для элиты? – сообразил Кайтен.
– Ну да, можно и так сказать, – старуха улыбнулась как-то виновато. – Ты только не подумай, что мы сами читаем, а другим не даем. Просто сами ж не хотят. Им, простым людям, зачем много знать и много думать? Они знают, кого и когда нужно слушаться, а больше-то им вроде и незачем.