Легенды о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола

Стейнбек Джон Эрнст

ЧЕЙЗУ

Нью-Йорк, 21 октября 1958 г.

Очень странно после долгих месяцев совместной работы внезапно оказаться отрезанным от всех, в полной изоляции. Наверное, так должна себя чувствовать прима-балерина в театре. Мне сложно это объяснить, даже самому себе. Я себя ощущаю двигателем, у которого отказало несколько цилиндров: нет искры зажигания, а почему — неизвестно. Хотя я немного разбираюсь в двигателях и могу предположить, что причина кроется там-то и там-то. Могу даже попытаться вычислить внешние факторы, которые в конечном счете привели к поломке. Но это мои личные проблемы. А то, что касается Вас, сводится к простой констатации факта: двигатель не работает. Я отдаю себе отчет, что Вам, наверное, обидно слышать подобное, а уж Вас-то я никак не хотел бы обижать. Ведь Вы здесь ни при чем, во всем виновата моя проклятая неуверенность.

Вы помните, как все развивалось. Я был недоволен своей работой, мне казалось, что все катится как-то уж слишком легко и гладко. И тогда — в попытке избавиться от легковесности — я решил сделать перерыв и больше года ничего не писал. Мне казалось:

когда я снова вернусь к работе, у меня появится свежий взгляд на вещи и, возможно, новый обогащенный язык. И что же? Я попытался снова взяться за роман, но никаких подвижек к лучшему не случилось. Никакого тебе нового языка! Вместо того — бледная имитация прежнего, да еще и в ухудшенном варианте, поскольку за время бездействия я потерял сноровку, какие-то писательские мускулы атрофировались. Безрезультатно промучившись над текстом, я сдался и подумал: а может, следует переключиться на что-нибудь другое. Так сказать, нарастить атрофированную мускулатуру на каком-то коротеньком, несложном сюжете. И я взялся за эту работу, хотя и знал, что несложных сюжетов не бывает. Увы, это тоже не сработало. Я накропал семьдесят пять страниц нового текста, прочитал их и выбросил в корзину. Не желая самому себе признаваться в катастрофе, я написал еще пятьдесят страниц — и отправил их туда же. И вот тогда-то на меня снизошло озарение по поводу языка. Идея, как водится, лежала на поверхности, но почему-то никто из литераторов не удосужился ею воспользоваться. Моя «простенькая вещица» была посвящена современной Америке, и я подумал: а почему бы не писать ее на американском варианте английского языка? А что? Отличный язык — достаточно сложный и исключительно коммуникативный. Обычно используется в диалогах, в развлекательной индустрии, ну и, пожалуй, у нескольких спортивных комментаторов можно его встретить. Да, вот еще: язык этот часто используют в произведениях, где повествование ведется от первого лица. Правда, я далеко не уверен, что он официально признается литературным языком. И я загорелся этой идеей, американский язык буквально звучал у меня в ушах. Короче, я попробовал, и мне понравилось — было ощущение, что я все делаю правильно. Не скажу, чтобы все шло гладко, без проблем, но это было хорошо. Для меня. И тут меня осенило: наверное, точно так же чувствовал себя Чосер, когда обнаружил, что можно писать на разговорном языке, и никто за это не посадит в тюрьму. Или Данте — когда осознал литературную значимость флорентийского диалекта, ведь до него все на нем говорили, а вот писать никто не отваживался. Признаю: избрав в качестве образца двух признанных корифеев европейской литературы, я замахнулся куда как высоко. Но в конце концов даже кошке не возбраняется смотреть на Чосера…

И вот теперь меня, похоже, несет. Артуровские мифы снова вернулись ко мне! По ночам я не могу заснуть, ибо в ушах звучат знакомые истории, рассказанные на новый лад, а перед глазами проплывают хорошо знакомые образы. Поймите меня правильно, я пропагандирую вовсе не безграмотный язык (большинство наших классиков наверняка со мной не согласятся, но что с них взять — ведь точно такие же обвинения выдвигали и против Чосера). Американский язык — это нечто совершенно новое. Он дает возможность сочетать все мои благоприобретенные знания с современными способами общения. Он не грешит излишней жеманностью и одновременно не является узкорегиональным диалектом. Его конструкции выросли из нас самих и при этом вобрали в себя все, что существовало ранее. Однако наиболее ценным мне представляется легкость и плавность американского английского, интонации и ритм, которые не встречаются больше нигде в мире. И бесполезно спрашивать, откуда он взялся, потому что язык этот — плоть от плоти нашего континента и двадцати поколений, живших здесь. Основу его составляет английский язык, обильно удобренный и засеянный семенами других языков — различных негритянских и индейских диалектов, итальянского, испанского, немецкого, идиша. Все эти составляющие настолько перемешались и слились, что выросло нечто монолитное и совершенно новое.

Теперь Вы имеете представление о моей нынешней работе, которой я обязан как мгновениями наивысшего счастья, так и моментами черного отчаяния. Однако даже отчаяние носит здесь творческий характер. Как и все живые языки, американский — грубый, народный язык. Все его слова и обороты зародились в самой гуще нашего народа. Ну, и хватит об этом. Я вовсе не уверен, что все получится идеально. Но если мне удастся хотя бы на десять процентов приблизиться к моему идеалу, это уже превзойдет все мои ожидания.

На следующей неделе мы планируем обустраивать наше жилище. И если я Вам в какой-то момент покажусь чрезмерно рассеянным, прошу проявить снисходительность. Я счастлив и ошеломлен, как кошка, угодившая в ведро с устрицами.

ЭРО

Нью-Йорк, 3 января 1959 г.

Поскольку работа идет очень плохо, я стал все чаще задумываться, что же мешает ее продвижению. Меня постоянно преследует ощущение, что все это я уже делал раньше. Я очень рассчитываю, что Сомерсет даст мне нечто новое — то самое, в чем я так нуждаюсь.

В моем сердце живет надежда, что в Авалоне я смогу соприкоснуться с неизведанной стариной, куда более древней, чем мои приобретенные знания. И что соприкосновение это послужит трамплином к новым достижениям. Знаю, звучит самонадеянно, но что поделать: надежда, о которой я говорю — это все, что у меня есть к настоящему времени. Я отчаянно хватаюсь за каждую соломинку. К примеру, надеюсь, что смогу обрести некое новое мироощущение — свежее, неразбавленное. Кто-то, возможно, скажет, что я сражаюсь с химерами, а мои главные враги — старость и усталость, но я так не думаю. Мне кажется, дело в той неразберихе, которая воцарилась у меня в мозгах. Или, если хотите, можете назвать это конфликтом взаимоисключающих интересов. И в результате все они подталкивают к неудаче, в которой никто не будет виноват, кроме меня самого. Я мог бы отдать предпочтению

одному из притязаний, если бы оно было достаточно сильным, а так… Возможно даже, что сейчас я стал более, чем когда-либо, уважать свое писательское ремесло, поскольку осознал его огромность и собственную ограниченность на его фоне. Битники и «сердитые молодые люди» просто пытаются расширить наше трехмерное пространство и прибавить к нему еще одно измерение — скорость. Идею свою они почерпнули у чистых математиков-теоретиков, которые доказывают, что четвертое измерение существует и представляет собою не что иное, как время. Однако — поскольку речь идет о временных отрезках и их протяженности — вовсе не обязательно вести речь о скорости, быстроте. Правильнее уж, наоборот, говорить о каких-то ощутимых по длительности интервалах, которые требуют особого языка. Его еще не существует, битники только работают над его созданием, и они вполне могут добиться успеха. Измерение времени независимо от солнца, луны и земного года — это сравнительно свежая идея. Юлий Цезарь, который претендовал на происхождение от богини Венеры, имел в виду не какое-то отдаленное родство. Фактор световой скорости и понятие абстрактной дали — все это связывает работу, как их, так и мою. Если говорить о предстоящей поездке, то я прекрасно осознаю: чтобы сдвинуться с мертвой точки, мне вовсе не обязательно ехать в Сомерсет. Все необходимое для работы можно найти и здесь. Слава Богу, я не настолько дурак, чтобы этого не понимать. Если я и надеюсь что-то обрести в Англии, это не взрыв (взрыв меня ждет дома), а скорее спусковое устройство, при помощи которого можно взрыв спровоцировать. Именно там — на древних равнинах Корнуолла и в прибрежных дюнах; в шахтах, где издавна добывались олово и свинец — я надеюсь найти какой-то путь, подход, может быть, символ. Помнится, один старик с горы Святого Михаила объяснял мне, что у него нет проблем с пропитанием — он просто выходит лунной ночью в лес и ставит силки на кроликов. «Вот и обед готов, сэр!» Тамошние жители вполне нормально воспринимают подобные рассказы, они с рождения живут среди невидимой магии. Может, это и станет моим долгожданным спусковым крючком? Не знаю. Не исключено. Остается только надеяться, что в противном случае — если чудодейственная подсказка не отыщется — я достаточно быстро это пойму. Очень не хотелось бы ломиться в двери, которые никуда не ведут. А Вы, пожалуйста, верьте, что я не просто копаюсь в обломках прошлого — я ищу в них свое будущее. И это не ностальгия по безупречному совершенству. Я ищу не давным-давно умершего короля, а спящего Артура, который рано или поздно проснется. А коли уж он спит, то спит повсюду — не только в корнуолльской пещере. Именно это я и пытаюсь долгое время сказать.

Хочу, чтобы Вы понимали: свое путешествие на юг Англии я воспринимаю столь серьезно потому, что для меня это больше, чем просто путешествие. Важность представляет не только время или среда. Я все время помню, что у любого путешествия два конца. И то, от чего вы уезжаете, не менее существенно, нежели то, к чему вы стремитесь.

ЧЕЙЗУ

Нью-Йорк, 28 января 1959 г.

Если в исторической памяти Англии и существуют славные страницы, так это использование больших луков в битве при Креси и, чуть позже, при Азенкуре. При Эдуарде III все мужское население страны обязано было постоянно тренироваться в стрельбе из лука. Что касается Мэлори, то в своих разбойничьих рейдах на Монкс-Кирби он использовал дубинки, вилы и луки со стрелами. Более того, достоверно известно, что когда его взяли в засаде на герцога Бэкингема, то в обвинительном заключении тоже фигурировали луки со стрелами.

Во всех этих прискорбных случаях сэра Мэлори сопровождали йомены, а традиционным оружием йоменов как раз-таки и был большой лук. Если судить по батальным сценам в «Смерти Артура», автор книги воображал себя великим военным тактиком. Однако же в романе почему-то нигде не упоминаются большие луки: ими не пользуются ни крестьяне, ни профессиональные воины. Это тем более странно, что во времена Мэлори ни одна значительная победа англичан не обходилась без этого грозного оружия. Как же так получилось, что упоминание о луках не просочилось в текст Мэлори?

Я решительно с этим не согласен. Тем более, что Винчестерский манускрипт не имеет точной датировки. Он мог появиться на свет как до кэкстоновского издания, так и позже. Писан он на бумаге с водяными знаками, подобными тем, что датировались 1475 годом. В одном месте рукопись, очевидно, была повреждена, и для заплаты использовали кусочек пергамента с индульгенцией от папы Иннокентия VIII от 1489 г. Издатель Кэкстон исправно воспроизвел это место. Дело в том, что переписка рукописей полностью не прекратилась с появлением печатного станка Кэкстона. Подозреваю, что долгие годы эти два способа производства книг благополучно соседствовали в Англии. Таким образом, вполне возможно, что Винчестерский манускрипт появился уже после Кэкстона. Я допускаю, что в то время существовала некая категория людей, которая не желала принимать новшество в виде печатных прессов. Среди наших современников тоже находятся упрямцы, не признающие линотип или книги в бумажных обложках. И сейчас большое количество книг набирается вручную, ибо среди книголюбов линотипные издания считаются дешевыми и некачественными. Это всего лишь один из тех многочисленных вопросов, которые накопились у меня.

В частности, мне очень интересно, почему все комментаторы убеждены, что чтение — единственный способ получения информации. Ведь известно же, что существовали времена, когда произведения не читались, а декламировались вслух. Я полагаю, что в ту эпоху люди обладали куда более тренированной памятью, чем сейчас. Например, представьте себе самого простого, необразованного человека — из тех, что на пирах обычно сидели в нижнем конце стола. И вот он попадает на выступление знаменитого актера, читающего какое-то прославленное произведение. Записывать текст наш слушатель, естественно, не может, а похвастать перед своим окружением хочется. И он вынужден запоминать целые куски текста — с тем, чтобы позже воспроизвести их для друзей и родственников.